"Анатолий Федорович Кони. Николай II (Статьи о государственых деятелях) " - читать интересную книгу автора

к гибели и позору, надо не в умственных способностях Николая II, а в
отсутствии у него сердца, бросающемся в глаза в целом ряде его поступков.
Достаточно припомнить посещение им бала французского посольства в ужасный
день Ходынки, когда по улицам Москвы развозили пять тысяч изуродованных
трупов, погибших от возмутительной по непредусмотрительности организации
его "гостеприимства", и когда посол предлагал отсрочить этот бал.
Стоит вспомнить его злобную выходку о "бессмысленных мечтаниях" перед
лицом земств и подтверждение в указе министру внутренних дел особого
благоволения земским начальникам в ответ на восторженное отношение к нему
и его молодой жене всего населения Петербурга после его вступления на
престол, что очень напоминает издание закона о земских начальниках его
отцом вслед за восторгом всей России по поводу спасения его семьи от
крушения поезда в 1888 году. Достаточно, наконец, вспомнить равнодушное
отношение его к поступку генерала Грибского, утопившего в 1900 году в
Благовещенске-на-Амуре пять тысяч мирного китайского населения, трупы
которых затрудняли пароходное сообщение целый день, по рассказу мне брата
знаменитого Верещагина; или равнодушное попустительство еврейских погромов
при Плеве; или жестокое отношение к ссылаемым в Сибирь духоборам, где они
на севере обрекались как вегетарианцы, на голодную смерть, о чем пламенно
писал ему Лев Толстой, лишению которого христианского погребения синодом
"возлюбленный монарх" не воспрепятствовал, купив одновременно с этим на
выставке передвижников репинский портрет Толстого для музея в Михайловском
дворце. Нельзя не вспомнить одобрения им гнусных зверств мерзавца -
харьковского губернатора И. М. Оболенского при "усмирении" аграрных
беспорядков в 1892 году.
Можно ли, затем, забыть Японскую войну, самонадеянно предпринятую в
защиту корыстных захватов, и посылку эскадры Небогатова со "старыми
калошами" на явную гибель, несмотря на мольбы адмирала. И это после почина
мирной Гаагской конференции. Можно ли забыть ничем не выраженную скорбь по
случаю Цусимы и Мукдена и, наконец, трусливое бегство в Царское Село,
сопровождаемое расстрелом безоружного рабочего населения 9 января 1905 г.
Этою же бессердечностью можно объяснить нежелание ставить себя на место
других людей и разделение всего мира на "я" или "мы" и "они". Этим
объясняются жестокие испытания законному самолюбию и чувству собственного
достоинства, наносимые им своим сотрудникам на почве самомнения или даже
зависти, которые распространялись даже на членов фамилии, как, например,
на великого князя Константина Константиновича. Таковы отношения к Витте,
таковы, в особенности, отношения к Столыпину, которому он был обязан столь
многим и который для спасения его династии принял на душу тысячи смертных
приговоров.
Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по
отношению к явным и тайным врагам, "обожаемый монарх" не нашел возможным
быть на похоронах убитого, но зато нашел возможным прекратить дело о
попустителях убийцам и сказал, предлагая премьерство Коковцеву: "Надеюсь,
что вы меня не будете заслонять, как Столыпин?" Такими примерами полно его
царствование. Восьмидесятилетний Ванновский, взявший на свои трудовые
плечи тяжкое дело народного просвещения в смутные годы, после ласкового и
любезно встреченного доклада о преобразовании средней школы получил
записку о своем увольнении. Обер-прокурор синода Самарин, приехав на
другой день после благосклонно принятого доклада в совете министров,