"Анатолий Федорович Кони. Николай II (Статьи о государственых деятелях) " - читать интересную книгу автора

прочел записку царя к Горемыкину, в которой стояло: "Я вчера забыл сказать
Самарину, что он уволен.
Потрудитесь ему сказать это". Несчастный Макаров, тщетно просившийся в
отставку, получил ее по телеграфу из Ставки, лишь когда затруднялся
вопреки закону прекратить дело Маыасевича-Мануйлова. Вечером того же дня,
когда утром Кауфман-Туркестанский был удостоен лобзаний и приглашения к
завтраку за то, что он рассказал об опасностях, грозящих России и
династии, он получил увольнение от звания, дававшего ему возможность
личных свиданий с государем. Председателям Государственной думы,
являвшимся с докладом о деятельности этого учреждения, оказывался
"высокомилостивый прием" и вслед за тем Дума распускалась, причем
промежутки в ее занятиях становились все длиннее. Предательство
распространялось не только на лица, но и на учреждения. Относительно указа
17 октября 1905 г. практиковалось явное нарушение данных обещаний.
Государственный совет упорно наполнялся крайними правыми, причем к 1
января 1917 г. был уволен Голубев и призвана шайка прохвостов, нарочно
подобранных стараниями Щегловитова. Монарх принял с благодарностью значок
"Союза русского народа" и приказывал оказывать поддержку клеветническим и
грязным изданиям черносотенцев. Наконец, проявлявшие малейшую
самостоятельность в пользу прав церкви иерархии Антоний и Владимир
подвергались явному неблаговолению, несмотря на услужливость первого по
вопросу о существующих мощах старца Серафима и о лишении христианского
погребения Толстого.
Наконец - и это очень характерно - когда старый Государственный совет
постановил обратить внимание государя на своевременность отмены телесных
наказаний, последовал отказ и резолюция: "Я сам знаю, когда это надо
сделать!"
Ко всему этому нельзя не признать справедливой характеристику Николая
II, сделанную в 1906 году одним из правых членов Государственного совета:
"c'est un lache, et un lacheur" [это трусость, и (он) трус (фр.)].
Трусость и предательство прошли красной нитью через все его
царствование. Когда начинала шуметь буря общественного негодования и
народных беспорядков, он начинал уступать поспешно и непоследовательно, с
трусливой готовностью, то уполномочивая Комитет министров на реформы, то
обещая Совещательную Думу, то создавая Думу Законодательную в течение
одного года. Чуждаясь независимых людей, замыкаясь от них в узком семейном
кругу, занятом спиритизмом и гаданьями, смотря на своих министров как на
простых приказчиков, посвящая некоторые досужие часы стрелянию ворон у
памятника Александры Николаевны в Царском Селе, скупо и редко жертвуя из
своих личных средств во время народных бедствий, ничего не создавая для
просвещения народа, поддерживая церковно-приходские школы и одарив Россию
изобилием мощей, он жил, окруженный сетью охраны, под защитою конвоя со
звероподобными и наглыми мордами, тратя на это огромные народные деньги.
Отсутствие сердечности и взгляд на себя как на провиденциального
помазанника божия вызывали в нем приливы горделивой самоуверенности,
заставлявшей его ставить в ничто советы и предостережения немногих честных
людей, его окружавших или с ним беседовавших, и допустившей его сказать на
новогоднем приеме японскому послу за месяц до объявления Японией пагубной
для России войны: "Le Japon finira par me facher" [Япония кончит тем, что
меня рассердит (фр.)]. А между тем судьба посылала ему предостережения, на