"Конкурс 2 Obec.Ractet. ОСТРОВ СИРЕН" - читать интересную книгу автора

вошел в огромный оснеженный сад пригородной лечебницы. Большие окна были
желты, освещены. Hа больничной веранде, за маленьким, тонущем в снегу
круглым столиком сидел Латимиров-Андреевский, увидевший меня и беззвучно
улыбнувшийся мне.
- Hу как?
- Я почти здоров, - сказал он, - Hо у моей кровати поставили лаковые
красные ширмы, задвигая их с треском на ночь. Ширмы безумия. Чем ты
занимаешься?
- Я? Я занимался ничем.
- Значит - все-таки не Музами? Как же, я хорошо помню наш разговор. Я
хотел рассказать вам одну историю...

Hо он снова ничего не рассказал мне. Из дверей клиники, в
сопровождении санитара, набросившего ватник на короткий грязный халат,
вышел доктор Чехов, несколько старомодно поклонившийся мне и вежливо
спросивший больного, не хотел бы он немного побеседовать с ним сейчас.
"Сейчас?" - "Да. О малости." - "Вот как? Очень интересно." - "О
малости. О движении сияющих перистым огнем строк. О тяжелых наклоненных
цветках. Об усталых пчелах, вместе с солнцем остывающих на песке," -
неожиданно продекламировал доктор Чехов, энергично полуприкрыв глаза и
вскинув маленькую чеховскую бороденку.

Признаться, я был сильно смущен этим неестественным винегретом. Hо
Латимиров только улыбнулся и даже жестом пригласил врача сесть.
- Hу что ж. Вы определенно делаете успехи. Когда-нибудь, не сейчас,
придет и настоящее понимание истинного смысла гармонии.
- Hо я... - Это не имеет значения. Все страшно, жутко. Мертвые слова
скверно пахнут. Птичьи лапы, кажется не способны держать перо, но я
сильно, - о! - сильно подозреваю, что светлая печаль, дальний берег,
печальный плеск иноязычного имени, живущего в женском сердце...
- Есть лишь ястребиная повадка поэзии? - игриво подделываясь под его
безумную мысль, спросил врач. Почему-то мне припомнился тот воображенный
звон ложечки о выгнутый птичий клюв.
- Какова бы она ни была, но зачем же так презирать Поэзию? - хмуро
прерывая доктора сказал Латимиров-Андреевский, - Посмотрите, с какой
грязью вы смешали ее вашей насмешкой. Вы - видите?

Он вдруг коротко, с нежностью и болью прощания взглянул на меня,
затем выскочил, опрокидывая стол - подпрыгнул, но санитар успел
перехватить его в воздухе...
Здесь прислушайтесь: в этом зимнем, помутившемся воздухе мне
улавливается нечто вроде слабой и жестокой песни из далека.
Я поднял шапку, упавшую вместе с опрокинутым столом и оглянулся на
доктора. Он все еще стоял на четвереньках в сугробе, в который
кувыркнулся со стула, словно мешок. Hа его вздрагивающем, покрасневшем
лице таяли хлопья снега. Чеховская бороденка отклеилась и висела на
одном уголку, открыв подбородок.
- Какая же вы, честное слово, дрянь! - сказал я. Он робко улыбнулся в
ответ и я, раскрыв портфель, кинул ему большой оранжевый апельсин,
светящийся в синих сумерках, в душевном смятении думая о безумии Камен,