"Конкурс 2 Obec.Ractet. НОЯБРЬ" - читать интересную книгу автора

выполняет его. Когда его отец, играя хрустящим мешочком для мелкой
монеты, сшитым из двух половинок, одной бархатной голубой, другой
шелковой черной и нанизанным на черный же шнурок, свившийся в тугую
волокнистую спираль, своевольно отказал ему в разрешении его желанья:

- Ты хочешь взбежать на лед? Ты хочешь попытать, каков он на ощупь в
этом году, ты хочешь попрать его ногами, старательно забывая о том, что
мороз изгнал смягчающую влагу из воздуха и сделал его колючим;
разматывая непрочные зеленые холсты поверх снега? Только пять дней, как
мы с тобой поднимали камешки, оставляющие на ладони мокрый отпечаток и
кидали их, слушая. Поэтому я не разрешаю тебе ходить туда. Я запрещаю.
Лед даже для тебя еще молод и не обрел крепости.

У мальчика напряглась гортань и дернулась челюсть, он тихо сказал:
- Хорошо, - двигая челюстью и губами, которые на последнем звуке
образовали круг и с быстротой, с какой запахивается круглое окно в
густой болотной ряске, захлопнулись, перед тем, как склонил голову в
обряде повиновенья.

Отец его был ревностный и глубокий почитатель обрядов и поэтому
выполнение обрядов равно значило для него их понимание, и он был незряч
к несогласию, прячущемуся за их выполнением, как дальтоник незряч к
желтым краскам, прячущимся за зелеными. Hо, уподобляясь композитору,
морщащемуся нотной веточке, нарушающей черную семизначную графическую
вязь общего рисунка и звуку, произвольно выпавшему из гармонического
чередования, он вскрывал фальшь, как тайный нарыв, часто сопутствующую
лжи, говоря:
- Этот человек не понимает истины и думает, что ею можно скрыть
обман.

И, как человек, слишком многое потерявший, чтобы подаваться и
уступать, он слишком жестоко и величественно доверял сыну, воспринимая
его частью самого себя, как доверяет всякий властительный, гордый отец,
пока сын открыто не выступает против, первым разрывая плотские нити,
связующие их.

Отец был ему поражающе великолепен и сын дрался за него и за свое
превосходство и достоинство с улицей и школой, вцепляясь в противника
худыми тонкими руками и всей тяжестью увлекая его в траву или снег, как
женщина увлекает нерешительного мужчину, рубил, прижимаясь к нему, по
его лицу ребром ладони, оплетая сетью вытянутых кровоподтеков, пальцами
другой душно обнимая его горло и крича:
- Кто бы ни был твой отец, мой отец - король!

И они верили, что его отец - король, а малец, уродующий их, значит
сын короля, хотя знали, что он простой актер. Отец радовался его
жестокости, но сын начал тяготиться ею, как только понял, что кроме
жестокости, провоцируемой отцом, пока ничто ему недоступно, чувствуя
себя лошадью, которую стреножили веревкой, сохранив ту унижающую свободу
передвижений, нужную не ей, а хозяину. Обеспокоенный, он начал