"Максим Кононенко. Танго" - читать интересную книгу автора

ствола, может, чего и видела, пока здоровая охотничья пуля не вошла ей
прямо между корявых рогов. Почему-то они решили разделать ее прямо там,
хотя никто этим раньше не занимался. Приблизительно получилось. Теперь мы
сидели и ели жареную козлятину, ничего так на вкус, с грибами и картошкой,
пили водку и ни о чем не волновались, по крайней мере пока. Нам опять
везло. Только Анька сидела мрачная. Она была мрачнее, чем даже этот наш
черный домище. Я догадывался, почему. Но он мешал нам. Он стоял у нас на
пути. Если бы грузовик его не задавил, он бы обязательно навел на нас
солдат. А коза... Она ведь для того и существовала, эта коза, что бы
когда-нибудь ее застрелили и съели. Она ведь коза. В конце концов, нам же
надо было что-то есть. Я обнял Аньку за плечи, она как-то съежилась вся
под моей рукой, даже дернулась, мне пришлось отступить. Тогда я в первый
раз увидел этот настороженный Петин взгляд, скользнувший сначала по моей
руке, потом по Аньке, а потом и по мне. Нет, не хотелось ни с кем
ссориться, просто она нравилась мне. Просто мне с ней было хорошо. А что
там у нее на уме - кто знал... Саша завел разговор о том, что мы будем
делать завтра. Он предлагал выехать еще куда-нибудь, но еще куда-нибудь
означало выезд на шоссе, полное безумие, у нас же все было, кроме хлеба и
сигарет, но вместо хлеба сойдет и картошка, а выезжать на шоссе из-за
сигарет... бред. Все были против, за был только Рудольф, но он, по-моему,
к тому моменту уже свихнулся от романтики происходящего и мало что мог
трезво соображать. Все хотели затаиться здесь, пока есть, что жрать, и нет
никаких признаков ухудшения. О'кей, решили остаться. Саша сказал, что в
таком случае он пойдет на охоту, болван, какая охота, откуда здесь звери?
Рудольф долго кипятился, особенно когда его развезло, но никто уже не
слушал - если мы могли понимать Рудольфову речь трезвыми, то чем больше
выпивали, тем менее значащими для нас становились такие, казалось бы,
родные английские слова.
Смутно помню эту ночь дальше, как-то очень много мы выпили, странная
вещь, ведь никто не собирался так напиваться, но стоит почувствовать эту
первую легкость, как хочется продлевать ее и усиливать, продлевать и
усиливать, а потом глядь - уже ничего не соображаешь, уже пьян в дым, и
становится обидно за себя - снова не сдержался, а ведь не хотел... Мы
кричали что-то о дикости всего происходящего, соглашались во всем, орали
друг на друга, доказывая одно и то же - как любые пьяные люди, как газеты.
Больше ничего не помню. Хотелось спать... подохнуть... к черту...



6

Я уже видел такое раньше. Спящая улица уже была, тогда, часов в пять
утра, когда я еще был другим. Никого вокруг, только шевелятся сухие листья
и обрывки бумаги, а в темной подтечной арке чуть перекатывается пустая
пивная банка, невыносимо громыхая на целый квартал. Я опустился на
бетонный бордюр. Отпусти меня. Ну зачем ты все это делаешь? Я не могу
постоянно с открытыми глазами, а если закрою - везде ты. Отпусти. Около
Долгорукого лежала голова и внимательно смотрела в серое небо. Где же все,
черт возьми, где хотя бы солдаты, где, наконец, тело от этой дурацкой
головы? Ниже, к Манежной были только трупы и стук, исходящий изнутри улицы