"Максим Кононенко. Танго" - читать интересную книгу автора

не обращал внимания на всю эту возню с едой. Почему тебя должны кормить?
Почему бы тебе самому не взять и не поехать с ними в следующий раз? Ну,
раз сегодня решено никуда не ездить, то тогда завтра, послезавтра, через
два дня - займись чем-нибудь, напиши дневник, оставь потомкам описание
всего этого безобразия, подрочи наконец, но успокойся. Твой мир всегда
существовал в тебе одном, разве хотел ты делить его хоть с кем-нибудь? Да,
тебе всегда нужна была женщина, но всегда нужна была женщина чужая. Так и
есть. К чему тогда? Да, может быть так я и думал, даже скорее всего именно
так. Я пошел в дом и, стараясь не смотреть на них, взял ружье, сунул в
карман горсть этих бумажных патронов и отправился в лес. Вот как. Я шел по
этому насквозь сырому от утра лесу, загребая тупыми носками ботинок
вяленые листья и чувствовал себя ковбоем, первопоселенцем, вольным
охотником, другом всех окрестных индейцев и жестоким убийцей. Мне очень
хотелось встретить что-нибудь живое, вскинуть ружье и всадить содержимое
обеих стволов в это живое, увидеть кровь и удивленный взгляд,
почувствовать эту невероятную власть силы. Я даже не знаю, с чем это можно
было сравнить, пожалуй, с желанием женщины, или с Костромой в глубокой
зиме, или с той первой минутой, когда ты понимаешь, что плывешь, с первыми
заработанными деньгами, не знаю, с чем, просто очень хотелось стрелять. И
я выстрелил в солнце. Прямо в его наглую и невыспавшуюся рожу выстрелил, в
центр. Оно даже не поморщилось. Тогда я выбрал сосну потолще и пальнул в
нее. Сильно дало в плечо, от дерева полетели во все стороны куски толстой
морщинистой коры, образовалась заметная дыра, но когда в ушах перестало
звенеть я понял, что ничего не произошло, сосна стоит и с нее ничего не
течет. Даже смола не течет. Я перезарядил ружье и пошел дальше, надеясь на
случай, который преподнесет мне что-нибудь более живое, чем дерево и
никому уже здесь не нужная старая полузамерзшая звезда.
Движение мое было легким и бесшумным, подобным полету кречета, я
застывал при каждом шорохе и внимательно всматривался в туман, ища хоть
какого-нибудь признака жизни. Через час я поймал лягушку. Конечно, это
было не то, чего бы мне хотелось, она была маленькая, холодная и
скользкая, но у нее были глаза и она шевелилась. Черт возьми, ну чего ты
боишься, ведь никто не увидит, никто не сможет этого узнать, это же просто
лягушка, так чего же ты боишься? Не знаю, а зачем, может, отпустить ее? И
ей будет хорошо, и я буду чувствовать себя таким же светлым, как и раньше.
Дурак, ты никогда не будешь таким, как раньше, никто уже не будет, а если
ты ее отпустишь, то так и не узнаешь этого всего... Чего всего? Объяснить
невозможно, это можно только ощутить. Я еще думал какое-то время, держа
лягушку в ладони и осторожно поправляя ее положение, когда она уже почти
вылезала на свободу. Потом положил ее на древний падший ствол, на спину,
аккуратно придерживая двумя пальцами. Крохотное тельце выгнулось в
испуганной судороге, вытянулось струной, неужели она все понимает? На
горле у нее часто-часто дергалась желтоватая кожица, черные выпученные
глаза обреченно моргали, боже, как человек почти... Я свободными пальцами
державшей ее руки осторожно раздвинул перепончатые лапки. Раздвинул ей
пальцами ножки...
Ты же знаешь, я не то, чтобы очень примерный. Пью много, шатаюсь черт
знает где, занимаюсь непонятно чем. Мне тоже, как и Рудольфу, постоянно
хочется чего-то такого, особенного, непредсказуемого. Баррикад на Пресне,
обливаемых льдом, танков там всяческих, прямого эфира с чрезвычайными