"Максим Кононенко. Двадцать шесть двадцать шестого." - читать интересную книгу автора

и гнусное, свойственное времени между собакой и волком. Что-то щелкнуло
в голове и остановило его только тогда, когда он уже стоял под
распахнутым по случаю лета и обильного курени окном третьего этажа,
откуда неслась неприлично громкая и дика музыка. Кто там? Что там? Он не
слышал шума голосов, значит гостей либо нет, либо один (о том, что за
этим громом не может быть никаких голосов, он даже и не задумывался).
Боже, почему он не родилс идиотом? Почему он сразу подумал именно так? И
надо бы уйти, но злость, всепоглощающая обида и злость уже убили его,
вселились в его ненужное сегодня никому тело и по хозяйски взялись за
рычаги.
Узнать, узнать, с кем она и что делает, зачем, не знаю, но узнать,
пусть все будет ясно, нет, пусть все будет, как есть, пусть пройдет эта
физ-обида и проснется знание, родится правильное поведение, не делай
этого, но ведь никто не узнает, она не простит, но ведь не узнает же,
мне бы только ясность, если у нее есть кто-то, то я ведь не буду мешать,
но так нельзя, не узнает, никто не узнает, как жить с этим, как верить в
это, да нет, она там с друзьями, они мирно беседуют, светлый праздник,
она устала и без шума, БЕЗ ШУМА?!, ну вот, ничего такого не будет в том,
что я залезу вот в этот заброшенный дом и загляну к ней в окно, только
разок взгляну, а потом буду с ней играть в угадайки, буду угадывать, что
происходило у нее сегодня, она удивится, она будет что-то подозревать,
она не умеет подозревать, откуда ты знаешь, знаю, она не такая, она ни о
чем не догадается, а если догадается, нет, не может она догадаться, как
тут темно, вон лестница, грязно, увижу я чего-нибудь или нет, черт бы
побрал эти ступени, там, левое окно, руке горячо держать зажигалку, вот,
левое окно, а вот и ее окно, все, как на ладони.
Тот, другой человек сидел рядом с ней на старом продавленном диване,
пили вино, действительно, мирная беседа. Hо почему не он? Он был вчера.
Он был вчера? Hо ведь он мог и не приходить вчера, а сегодня все равно
бы не попал к ней. Черт, как здесь грязно. Он нашел какую-то доску, сел
на нее, положил руки на подоконник, голову на руки, закрыл глаза и
содрогнулся - то-ли от холода, то-ли от чего-то еще. И что в ней такого?
Hе думай о ней слишком много, не нарушай тайный ход фишки - вот она
сидит с тем, другим человеком, пьет вино и ничего больше. Сидит и все. А
ты настроил себе садов, все как есть, он тоже не принадлежит кругу
семьи. Она всегда одна. Она всегда одна? Так мало лет, все будет, придет
и такое время, когда она окажется в прошлом, не надо было лезть сюда и
становиться тем, кем стал. Все спокойно. Скоро тот, другой человек уйдет
и все будет еще спокойнее. Он открыл глаза. Тот, другой человек целовал
ее. Ее тонкие руки обвивали шею того, другого человека, а его руки
гладили ее нереальные волосы. Hа это нельзя было смотреть. Этого не
должно было быть. Он не должен был быть здесь, он не должен был знать
ее, она не должна была родиться и мир не должен был существовать. При
таком раскладе.
Она мягко, неуловимым кошачьим движением высвободилась из его объятий
и что-то со смешком сказала. Тот, другой человек встал, пошел на кухню,
зажег там свет (все как на ладони), налил воды в чайник, включил газ,
поставил чайник на газ, почему-то без крышки, выключил свет и вернулся в
комнату. Она сидела на диване, поджав длинные ноги (ну почему, почему,
спрашиваю я вас, ну почему, если руки - то обязательно тонкие, если ноги