"Григорий Иванович Коновалов. Былинка в поле (Роман) " - читать интересную книгу автора

Два раза убивали, а я воскресал то пастухом Сеидниязом, то эскадронным
кузнецом Калгановым. В тифу мне привиделось, будто я из самого себя вылез
маленький, весь в белом, со свечой в руке и пошел уж другим человеком -
Васькой Калгановым, а Влас-то Чубаров лежит мертвый с саблей в руке... был
у меня дружок Васька - смирный, приветливый. Срубили. Ну, да все
оправдается, только бы с линии не сойти... Сейчас я чуток выныривать
начинаю, а то вить на самом дне омута задыхался. Жизнь поверх меня бежала.
Как облака над дорогой плывут, а дороге-то ужасно скушно дрогнуть на одном
месте вечно.
- Ты, Влас, не в меня ли удался? - спросил Кузьма, с надеждой глядя на
сына детскими глазами. - А то ведь я кем только себя ни почитал. Один раз
афганцем, другой - немым прикинулся, мычу, а говорить нет веры.
Может, и ты так же вот заигрался в мечтах?
- Тебе было пять годков, крестная говаривала: лишку дошлый оголец, не
своей смертью помрет, - сказала мать. - Не выходили из головы крестнины
слова, когда мчали тебя вместе с конем распроклятые. Уж подыхали бы одни,
так нет, потянули в могилку самую молодь. Уганов испортил тебя, затуманил
голову, долгосппнный шайтан.
- Доверился ты Уганову, сгубпл себя. Сынок он князя Дуганова, хоть и
приблудный. Да вить черного кобеля не отмоешь добела.
- Уганов, родные родители, земляного человека понимал. Митрий
Иннокентьевич верил в душу нашего племенп, все чины и прозвания пошлп от
земляного человека.
Попробовали бы умники прожить без нас - ни сеять, ни воевать. Ох,
тяжела доля добытчика хлебушка. Беззащитен, как пшеничные колосья перед
косой. Вот я в чем впноват? Пахал, сеял, чаял старость родителей скрасить.
Вывпхрили меня из дома, закружили, били, оглядеться ве давали, такие же
разнесчастные били, как и я. Сколько раз предел вымаливал у бога: дай мне
пожить хоть годик, повидаться с родными, а там вынай мою душу. Вот и
достиг я, а помирать неохота, все во мне так вопит: чем я хуже, проклятее
других? Аль на мне больше крови? А уж так натосковался по родной земле!
Пальцами бы ее всю перемял, грудью согрел. Как вернуться на землю? Одпн
пугал меня:
все равно, мол, всех хлеборобов ободноличат, как семечки в подсолнухе.
Вымолачивать, видишь, сподручнее да жернозами давить на масло. А может, к
лучшему - тогда мокрому дождь, нагому разбой не страшны.
- О, господи, - вздохнула мать негодующе. - Не сникай душой.
- Э-э-э, сынок! - как-то нараспев, с веселым легкомыслием суперечпл
Кузьма. - Только под ногами клочок останется, и тогда мужичок, пусть будет
стоять на одной ноге, другую подожмет и все равно засеет. Пальцами
взрыхлит и засеет. Без него земля заплачет с тоски, кровавыми слезами
умоются травы. Хлеборобы, Влас Кузьмич, всякие бывают. Нас три брата,
одних матери-отца дети, а закваска разной крепости. Слова у всех людей
одинаковые, а умыслы несхожие.
- Хватит, родные, ничего мне не страшно теперь, окромя черной молвы в
народе. Спать надо.
- И то спи. Умаялся с дороги. Я студень наварила.
Поживешь, на свадьбе Автонома погуляешь.
Легли спать каждый на своем месте, но горе согнало всех в горницу.
- Иль уж деньги фальшивые делал? Или убил кого? - тоскливо маялся в