"Тадеуш Конвицкий. Чтиво" - читать интересную книгу автора

- Здесь можете не стесняться, - шепнул Корсак.- У нас тут только грехи.
Мы привычные.
- Могу я подойти к окну?
- Конечно. Пожалуйста.
Я подошел к ржавой решетке. В оконном стекле с застывшими пузырьками
воздуха смутно отражалась комната. Комиссар тоже поднялся из-за стола.
Проделал какие-то странные упражнения, что-то вроде гимнастики для
расслабления мышц. Потом стал корчить рожи, то складывая в трубочку, то
резко растягивая губы, словно поправлял вставную челюсть или пытался
проглотить рыбью кость.
В доме напротив тоже шел ремонт. Замызганные известкой рабочие
потрошили нутро первого этажа, оборудуя помещение для будущего бутика. У
меня, наверное, сотрясение мозга, подумал я. При каждом движении тошнит.
Хоть бы обошлось небольшим сотрясением. Где-то за кулисами того, что я
видел, под покровом позднего вечера белело или желтело вытянувшееся на
кушетке, странно уменьшенное наготой тело незнакомой девушки, которая
назвалась немодным и нездешним именем Вера.
Подо мной был кусочек улицы с небрежно припаркованными полицейскими
автомобилями. Я помнил, что где-то здесь, по правой или по левой стороне,
стоит старый неказистый дом, каким-то чудом переживший войну. В этом доме
жил и писал великий польский прозаик. Его герои неотлучно сопутствовали
мне - в детстве, во время войны и в мирные годы, немногим отличавшиеся от
военных, поскольку интеллектуальная и духовная жизнь смахивала на какую-то
дикую партизанщину.
Улица замерла и ожидании ночи. Несколько освещенных окон, несколько
темных. Кое-где над крышами едва заметные звезды, вернее, следы вчерашних
звезд. Полумертвые неподвижные деревья, стиснутые машинами. Прохожий
останавливается у каждой витрины. На углу двое русских с гитарами поют песню
собственного сочинения; перед ними зазывно поблескивает жестяная консервная
банка из-под икры. Неужели таким неприглядным и бессмысленным должен быть
мой конец, коли уж пробил час.
Я вернулся к столу. Корсак энергично нажал клавиши магнитофона.
Хмыкнул, призывая продолжать, и этим ограничился.
- Понимаете, пан комиссар, понимаете... Я никогда не был тряпкой - из
породы тех, об кого история походя вытирает ноги. У меня были некие амбиции.
Вначале очень большие, потом поменьше. Миру опять понадобились образцы. Ну и
я старался быть образцом для всяких недотеп, которые, тараща слезящиеся
глаза, вечно задают вопросы.
Корсак внимательно на меня посмотрел. Не верит, подумал я. Он опять
задвигал губами, будто прополаскивая воздухом десны. Мне знаком этот тип
людей. Всю жизнь я на них натыкался. Посмотрим, когда наш комиссар
расколется.
- Мне пришла в голову одна мысль. Правда, не на тему. В нашем
европейском опыте просматривается любопытный феномен. Порабощенные общества
любят и уважают друг друга, но едва обретут свободу, все начинают всех
ненавидеть и норовят засадить в тюрьмы или лагеря.
Я замолчал, ожидая, какова будет реакция Корсака. Но он сложил губы
трубочкой, давая понять, что сосредоточенно размышляет, а потом торопливо
произнес:
- Я слушаю, слушаю. Говорите. Говорите все, что хотите.