"Николай Коняев. Власов: два лица генерала " - читать интересную книгу автора

без остановки. Товарищ Сталин меня вызвал, благодарил..." Многое он
критиковал... Говоря о военных операциях, добавлял: "Я солдатам говорю: не
хочу вас жалеть, хочу вас сберечь. Это они понимают...".
Мы поехали назад. Машина забуксовала. Стоял сильный мороз. На КП
девушка, которую звали Марусей, развела уют: стол был покрыт скатеркой,
горела лампа с зеленым абажуром и водка была в графинчике. Мне приготовили
постель. До трех часов утра мы говорили, вернее, говорил Власов -
рассказывал, рассуждал. Кое-что из его рассказов я записал".
[51] Любопытно, как комментируют этот разговор Власова с Эренбургом
современные историки.
"Помнится, где-то в 1946 году замечательный русский писатель Алексей
Югов написал об Эренбурге, что тот весь переводной, что он не пишет на
русском языке, а переводит с иностранного, что у Эренбурга нерусский язык, а
кальки с русского языка... - издалека начинает свою мысль генерал Филатов. -
За такие слова русского Югова просто затравили потом единоверцы Ильи. И ведь
совершенно прав был Югов в отношении русского языка Эренбурга. Он двое суток
слушал Власова, но так ничего и не понял из того, что ему говорил генерал на
чистейшем очень образном русском языке.
Власов говорил о Сталине, подразумевая русскую объединительную идею, о
личности, вокруг которой в конце 1941 года уже начали сплачиваться русские.
Для Эренбурга слова Власова о Сталине - ерничанье, лицемерие. Власов говорил
Эренбургу о верности, подразумевая верность не лозунгам эренбургов и
мехлисов, кагановичей и левитанов, а Донским и Невским, Суворовым и
Брусиловым. И после того как Эренбург обнаружил "обман" Власова, он стал для
него и ему подобных злейшим врагом по сей день. Даже со слов бестолкового в
русских делах Эренбурга видно, что Власов и в Берлине оставался тем же, кем
он был под Перемышлем, под Киевом, под Москвой и в Мясном Бору на Волховском
фронте - Русским человеком; что, как и в Битве под Москвой, в Берлине он
выполнял один и тот же приказ одного и того же человека - Сталина".
Юный Андрей Власов воевал на врангелевском фронте. К слову уж, в это
самое время в тех же краях эренбурги и маршаки в армии ставленника Антанты
Деникина, сменившего "француза" Врангеля, были главными редакторами газет.
Любимый лозунг, который они выносили в "шапки" на первые полосы своих газет,
был: "Лучший красный - мертвый красный!" Каблуками своих сапог, копытами
своих коней красные втаптывали в грязь эти грязные газетенки с их погромной
"шапкой". Вот кто вдохновлял на резню и погромы, называемые гражданской
войной. А "красные", которые хороши только повешенные, были воронежские и
тамбовские мужики. Под словом "красный" эренбурги тогда держали русского
мужика, под словом "белый" - русского офицера. Сегодня на слове "большевик"
они держат снова русского мужика. Мы на этом слове, сохраняя правду истории,
держим только бронштейн-троцких. Штрик-Штрикфельдт пишет: "По мнению этого
отдела (Министерства пропаганды), большевизм и еврейство идентичны". Нам
давно пора научиться читать их потаенный язык. Нам надо выработать свой
условный, кодовый - "задушевный" русский разговор, понятный только нам".
О чем это?
Да... Можно согласиться, что Эренбург не до конца понял Власова. Не
сумел, а может быть, и не захотел. Отчасти это верно, как, впрочем, верно и
то, что люди вообще редко понимают друг друга. [52] С трудом можно
Допустить, что, посмеиваясь над распухшим от славы журналистом, Власов
действительно говорил о верности, подразумевая верность не лозунгам