"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

Мерцает электрическая надпись: "Броненосец "Потемкин".
О броненосце говорят в ресторане Шлихтера, в редакциях, в гостиных, на
улицах. У кинотеатров не сокращаются очереди, тянутся на целые кварталы.
"Потемкиным" восхищаются не только коммунисты и левые интеллигенты. Даже в
правых газетах восторженные рецензии. Ближайший помощник Гитлера ловкий,
умный журналист Геббельс опубликовал статью о "Потемкине": "Вот каким должно
быть настоящее пропагандистское искусство. Нам следует поучиться".
Записные эстеты, литературные и театральные снобы многозначительно
поднимают брови: русский фильм - новое неожиданное проявление таинственной
славянской души.
Брехта раздражает эта болтовня. В "Потемкине" никаких тайн, все налицо:
великолепное мастерство, разумное, точное и по-настоящему революционное.
Тридцать лет назад первые автомобили делали в виде фаэтонов и ландо,
только что без дышла и оглобель. Первые железнодорожные вагоны были похожи
на дилижансы. А теперь кое-кто поет "Интернационал" как рождественский гимн
или изображает красногвардейцев этакими нибелунгами в кепках и думает, что
это революционное искусство.
Кино само по себе новая техника, новый способ изображения жизни.
Однако, показывая на экране театр, или цирк, или кабаре, не создают новое
искусство. У Эйзенштейна скрестились революционные политические идеи и
революционное понимание новой техники, которая позволяет по-новому
изображать мир, позволяет увидеть и то, что прежде было незаметно.
Некоторые поклонники фильма считают, что революция здесь ни при чем.
Просто гениальный художник поразительно чувствует детали предметного мира:
червей на мясе, беспомощно болтающееся пенсне, сапоги и тени солдат на
лестнице.
Но Брехт презрительно отвергает подобные рассуждения. Нет, такое
искусство, как "Потемкин", создают не гениальные интуитивные открытия, а
разум и целеустремленная воля. Сами по себе чувства слепы и зыбки. Настоящее
искусство - и тем более искусство революционное - возникает из ясного,
разумного взгляда на мир, из осознанного стремления показать именно такое-то
событие, с помощью таких-то средств, высказать такие-то идеи, пробудить
такие-то мысли и такие-то чувства.
Эстеты сердятся и язвят: мол, рационализация сейчас в моде, Крупп и
Борзиг рационализируют свои заводы, а наивные радикалы хотят
рационализировать художественное творчество. Но хотя рациональны механизмы
кино и механизмы сцены, искусство всегда было и будет иррациональным. Без
тайны и чуда нет ни поэзии, ни искусства.
А разве тайна и чудо противоположны разуму? Разве самолет не чудо? А
кино? Радио? Электричество? Это все чудеса. Для огромного большинства людей
они таинственней всех сказок и вальпургиевых ночей. И вместе с тем это
бесспорные плоды разума. Мир вокруг нас хаотичен и бессмыслен, пока мы его
не познаем. Разум вносит порядок. Разум художника, отбирая из хаоса
случайных предметов и образов те, которые необходимы именно в этом романе,
драме, фильме, уже тем самым создает новый рациональный порядок.
Иррационально лишь то, что остается за его пределами. Иррационально лишь
постольку, поскольку еще не познано. Это слабость тех, кто не сумел познать.
Значит ли это, что искусство, творчество художников тождественно
научному познанию природы и может быть сведено к ремеслу, технике? Нет, хотя
искусство тоже познает мир и тоже с помощью разума, с помощью своих