"Лев Зиновьевич Копелев. Брехт " - читать интересную книгу автора

Полицей-президент столицы социал-демократ Цергибель запрещает
первомайские демонстрации "во избежание беспорядков и кровопролитий".
Руководство социал-демократической партии призывает подчиниться запрету,
соблюдать порядок, не слушать коммунистов, которые "хотят развязать
гражданскую войну". Социал-демократические газеты почти в тех же словах, что
и либеральные и правые, нападают на компартию: мол, она "мешает мирному
развитию демократии", "втравливает рабочих в изнурительную безнадежную
борьбу за недостижимые фантастические цели".

***

Теплое солнечное утро. В открытые окна вливаются обычные шумы города.
Издалека прорываются фанфары, барабаны, пение множества голосов: "Заводы,
вставайте, шеренги смыкайте..."
- Коммунисты все-таки вышли на демонстрацию... - Можете успокоиться,
Брехт, ваши товарищи не испугались полицей-президента. - Но какая дикая
нелепость - эта братоубийственная борьба двух рабочих партий. И те и другие
называют себя марксистами, пролетариями и дерутся на потеху всем черным и
коричневым господам. - Виноваты коммунисты, они слишком фанатичны, слишком
нетерпимы, они как новые мусульмане, только что вместо Магомета Маркс, а
вместо Мекки Москва. - А чего бы вы хотели, какой терпимости?
Социал-демократы зажирели, они такие же самодовольные мещане, как все
умеренные, и так же по-страусиному прячут головы. Между тем реакция
наступает. "Стальной шлем" и гитлеровцы вооружаются. Коммунисты правы: они
призывают к бдительности, к боевой готовности. - Но ваши коммунисты воюют не
против главного врага, а против своих же товарищей. Почему они так грубо
нападают на все другие рабочие партии? - Потому, что это не рабочие партии,
а буржуазная агентура в рабочем классе. - Коминтерновская сектантская
схоластика! У ваших коммунистов, по сути, все тот же прусский казарменный
дух: главное - ранжир и равнение, дисциплина и уставы. - Неправда!
Софистика! Это социал-демократы стали партией филистеров и прусской казармы.
Они травят коммунистов, чтоб ладить с центром, с буржуазными либералами, с
Гинденбургом.
Все громче слышны музыка, топот, явственнее слова песни: "Проверьте
прицел, заряжайте ружье. На бой, пролетарий, за дело свое..." Одиночные
громкие голоса. Неразборчиво лающие, командные окрики. Внезапно треск,
резкий, отрывистый и рассыпчатый, словно выбросили на камни кучу
металлических шаров. Оркестр смят. Обрываются разрозненные возгласы труб.
Песня глуше, отброшена вдаль, прерывается криками, протяжными, испуганно
пронзительными.
- Что это? - Там стреляют. Не подходите к окнам! - Не может быть, это
холостые залпы! - Брехт, отойди от окна! - Вон там, вон там, видите, лежат
на мостовой... Неужели убитые?
Демонстранты отхлынули к тротуарам. Полицейские с карабинами и
полицейские с резиновыми дубинками теснят их, вырывают флаги, лозунги.
Большое полотнище "Долой правительство социал-предателей!" мечется, будто
живое, свиваясь, сминаясь в толпе. Взмахи дубинок, крики, высокий женский
голос: "Убийцы!.. Убийцы!.."
Брехт вцепился в оконную раму пальцами, побелевшими от напряжения, рот
перекошен яростным прикусом. Отсюда с четвертого этажа видна вся улица.