"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

1.

Лето 1917 года. Няня - Полина Максимовна - мама называла ее "бонной" -
гуляет со мной и с моим двухлетним братом Саней по Крещатику. Вдруг
суматоха. Шум. Няня заталкивает меня в подъезд. По мостовой движется
разноголосо орущая толпа. Люди теснятся у края тротуара. Из-под няниного
локтя вижу флаги трехцветные и красные. На плечах несут человека, который
размахивает руками и что-то кричит. Вокруг говорят: "Керенского понесли."
Мне передается испуг няни, но с ним и возбужденное любопытство. Няня любит
царя и ненавидит Керенского - "христопродавец, батюшку царя заарестовал...
Вот царь вернется, повесят его, а черти в ад унесут." Страшно видеть
человека, обреченного на такое. Няня заталкивает меня поглубже в подъезд. На
руках у нее толстый Саня. Ей трудно, а я хочу видеть и слышать. Жутко,
грешно - и все же неудержимо влечет. Толпа проходит, пестрая, взъерошенная,
шумная. Не различаю лиц и голосов...
Няне я верю. Но у дедушки в столовой на стене портрет: носатый, волосы
ежиком, френч, как у моего отца. Ничего страшного. Это Керенский. Дедушка
говорит. "Он хороший человек; за свободу, за справедливость." [15]
Дедушка - несомненный авторитет. Его даже папа слушается. Но
прадедушка - отец бабушки, Яков Богданов - самый настоящий герой. У него две
георгиевские медали. "На Кавказе воював и в Севастополи." Он хвастает, что
ему скоро сто лет. У него длинная овальная борода, седая, с желтизной, зубы
длинные, темноватые. Худое смуглое лицо иссечено морщинами, но ходит прямо,
не сутулясь. Он ловко показывает палкой артикул: "На пле-ечо! Ать-два! К
но-ги! Ать-два! На крра-ул! Ать-два-тры!" Доблестный прадедушка оказывается
ближе к няне.
- Керенський - босяк, лайдак, бесштанный пройдысвит... Я пры пятех
царах жив - пры Александри первом благословенном родывся. Пры Миколи первом
на службу взяли, в москали. То строгий цар был. При Александри втором
освободителе до дому вернувся... От кто свободу дав. Цар Александр дав, а не
цей босяк. Цар дав свободу и мужикам и нам, солдатам. (На площади возле
Купеческого сада стоял этот царь, большой, темнобронзовый, с бакенбардами, в
длинном сюртуке с пышными эполетами.) И пры царю Александри третим
миротворци жив, и при Миколи втором... Той дурковатый царек був, нас,
евреев, обижав, японцы его побили и нимци побили, Распутина слухав... А все
ж таки цар, значит от Бога. Я еще доживу до шостого цара. От Миколаев брат
Михаил - кажуть, геройский будет цар. Вин босяка Керенського выжене, як
собаку...
Так первый в моей жизни вождь представал в клубке неразрешимых
противоречий. Няня и прадед - против. Дедушка - за. Папа и мама, видимо,
согласны с дедом, но не хотят ничего толком говорить: "Подрастешь, узнаешь."
Потом о Керенском уже никто не вспоминал. Возникали все новые имена -
Ленин, Троцкий, гетман, Петлюра, Деникин... Няня твердо держалась царя.
Когда в Киев вошли немцы, на стенах появились плакаты с картинками:
царь Николай говорит по телефону с кайзером Вильгельмом, просит помочь ему
навести порядок. Этот плакат очень поразил и няню и меня. Мы ведь знали, что
кайзер - злейший враг! Совсем недавно она учила меня петь: "Пишет, пишет
царь германский, пишет русскому царю: завоюю всю Россию, сам в Москву я жить
приду. Ты не бойся, царь наш русский, мы Россию не дадим..." [16]