"Лев Копелев. И сотворил себе кумира..." - читать интересную книгу автора

Но теперь оказывалось все наоборот.
Немцы были явной силой. Много солдат в больших тяжелых касках, огромные
пушки, сытые толстые лошади. И все это - за царя.
Няня учила постоянно: царя нужно любить и почитать. Она бережно хранила
цветные открытки, вырезки из журналов: царь и царица, порознь и вдвоем или с
царевичем Алексеем, с дочерьми. Когда она перебирала эти картинки, то
крестила их, всхлипывала, сморкалась, шептала молитвы. Утром и вечером я
молился, став на колени в кровати. Няня подсказывала. Я просил у Бога
здоровья для папы, мамы, брата Сани, для всех бабушек, дедушек, тетей, дядей
и обязательно еще для царя-батюшки, которого надо было называть благоверным.
Молились мы с няней тайком от родителей. Она объяснила мне под большим
секретом, что они плохой, жидовской веры, что жиды Христа распяли, но я,
когда вырасту, могу креститься, стать православным и попасть в рай. Это было
соблазнительно. Мы скрывали, что ходим в церковь, что любим царя, что я уже
знаю наизусть "Отче наш". Когда мы гуляли, я, вслед за няней, крестился на
все купола. Ее иконы Божьей Матери и Николая-угодника висели в углу в
детской и к ним-то я обращал все молитвы. Я надеялся, когда вырасту,
уговорить родителей креститься и тогда все будет в порядке.


2.

Первый "идейный кризис", первая решительная перемена убеждений была
связана с приходом немцев. Раньше их полагалось ненавидеть. Они враги: злые,
глупые, трусливые, в касках с острыми пичками. Они удирали от казаков и
наших геройских солдатиков. Так было нарисовано в "Ниве"; в Киев они пришли
только из-за проклятых изменников большевиков.
Первая неожиданность - каски у немцев оказались без пичков, гладкие,
темные, похожие на котлы. Вторая неожиданность - плакат, изображавший
дружескую беседу царя и кайзера. И, наконец, выяснилось, что немцы вовсе не
злые. Когда наш толстый Саня шлепнулся на скользком тротуаре и заревел,
проходивший мимо немецкий солдат весело сказал "гопля", поднял его, ловко
пощелкал пальцами и просвистал так звонко,[17] что Санька мгновенно замолк.
А я окончательно убедился, что немцы - хорошие люди и не только за царя, но
и за всех нас...
Однажды утром заплаканная Полина Максимовна сказала, что большевики
убили царя. Она повела меня в церковь. Там пели торжественно и печально. В
толпе стояли и несколько немцев, сняв каски. Я очень старался выдавить
слезы, тер кулаком глаза и хныкал, - боялся, что няня обнаружит мое
бесчувствие, да и сам стыдился его.
Но все же царь был для меня таким же далеким и неощутимым, как и
Керенский; ни картинки, ни восторженные, молитвенные слова няни не придавали
ему живой реальности.
До февраля 1917 года мы жили в деревне Бородянка: отец работал земским
агрономом. Снежным солнечным утром выбежала соседка, кричавшая: "Ой,
лышенько, царя скинули, а Лещинского мужики на базаре порют." Лещинский -
высокий, черноусый, носил длинную саблю и сапоги со шпорами. Он был
лесничим. И я со сладким ужасом вообразил - его порют мужики, бородатые, в
лохматых шапках и кожухах, порют ремнем, как меня отец, или прутом, как наша
кухарка свою дочку Галю... Это было страшнее и поразительнее того, что