"Олег Корабельников. Рассеченная плоть (рассказ)" - читать интересную книгу автора

ней, но возвращаясь, она с новой силой сверлила живот, выходя из
повиновения, не подчиняясь лекарствам. Но болезнь болезнью, а работа
работой. Расслабляться нельзя. И Панков гнал от себя боль, делал привычный
обход, улыбался больным.

Детская хирургия, хотя и знакомая ему, все же пугала незащищенностью,
беззащитностью маленьких пациентов. Особенно новорожденных и грудных. Когда
он видел их, лежащих в пеленках, кричащих в своей боли, непонятой и
неосознанной ими; когда он разговаривал с матерями, неприбранными, в мятых
халатиках, с осунувшимися от недосыпания и переживаний лицами, его каждый
раз тяготило чувство собственной вины, будто это он сам виноват в
страданиях детей, не могущих даже в словах поведать о своем страхе перед
необъятностью и жестокостью жизни. И он, человек в общем-то смелый, не мог
преодолеть в себе этой вины и старался поскорее закончить обход, особенно
двенадцатой палаты, где были новорожденные.

Оставалось обойти нижний этаж, где лежали разные, незнакомые ему дотоле
люди, на короткое время сталкивающиеся своими судьбами с судьбой и работой
хирурга. Присел на скамью в коридоре неподалёку от палат реанимации и
закурил, чтобы отвлечься от боли и жжения в животе.

Реанимация жила своей жизнью. В одной из палат лежала больная,
оперированная самим Панковым неделю назад. Ей за шестьдесят лет и она
грузна, полна, одутловата. На другой день после операции отказало дыхание,
упало давление и она была переведена в реанимацию. Уточнили диагноз -
тяжелый инфаркт миокарда. Еще через день остановилось сердце, его
запустили, как запускают мотор - на морозе, вручную, сквозь пот,
застилающий глаза, заранее зная - все равно не доедешь до дома, но ведь
надо хоть что-то делать, ибо подло сдаваться перед лицом неизбежной смерти,
и вечно жива надежда...

И вот, мотор был запущен, сердце исправно перегоняло кровь по закоулкам
тела, но не восстанавливалось дыхание и самое главное - на энцефалограмме
вычерчивалась прямая чистая линия, означающая смерть коры мозга - того, что
и делает человека человеком.

Панков слышал, как стучит респиратор, мерно и бесконечно, словно вколачивая
невидимые гвозди и, даже не заходя в палату, ясно представлял себе, как
лежит на койке его больная, доверившаяся ему в последней попытке к жизни,
ныне обреченная, лишенная даже права называться человеком - ведь автомат
вгонял кислород просто в тело, в муляж, ибо умерло единственное
неповторимое человеческое "я", умерло и никогда не возродится.

"Человек умирает по частям, - думал Панков. - В нем умирает ребенок, первое
удивление, первая любовь, и каждый день, каждый час что-то умирает в нем,
обрывается, разлагается, клетка за клеткой, отмирают мысли, желания,
чувства, Рождается новое, но старое уже не возвращается никогда. Никогда."

Из палаты вышел реаниматолог Ганин. Он на ходу раскурил сигарету, увидев
Панкова, с уважением поздоровался и присел рядом. Ганин пришел сюда год