"Олег Корабельников. Рассеченная плоть (рассказ)" - читать интересную книгу автора

назад. От других он отличался тем, что ходить медленно просто не умел, а
почти бегал, на первых порах пугая коллег, знающих, что если реаниматор
бежит, то кто-то, где-то умирает, и дорога каждая секунда.

- Привет, - сказал Панков. - Как моя больная?

- Едва ли доживет до утра. Да и надо ли тянуть?

- Отключи респиратор, - презрительно усмехнулся Панков.

- Ага, как же... Ничем не лечить я ее не могу. Подключичный катетер
выскочил, на лодыжках вены запороты. Придется идти на нижнюю полую. Сейчас
покурю и пойду.

- Делать-то хоть умеешь?

Ганин возмущенно пожал плечами. Его, реаниматолога, высшую касту, белую
кость медицины, подозревают в неумении делать такие простые вещи?..

Панков докурил сигарету, оглянулся, куда бы бросить окурок, но не нашел и,
загасив его крепкими пальцами, сунул в карман.

- Хорошая урна! - подмигнул Ганин.

Панков не ответил. С молокососами он обычно не спорил, считая это ниже
своего достоинства. Он даже отчества Ганина не помнил, знал только, что
зовут его Колей, а фамилию всегда перевирал, не нарочно, а просто из-за
невнимания к салаге. То назовет Ганкиным, то Гулькиным, на радость
зубоскалам.

В своем отделении все было привычным. Уже второй десяток лет он работал в
этих стенах, шагал по этим коридорам, заходил в палаты. На каждой из коек
он перевидел сотни людей, и, наверное, с любой из них кто-нибудь уходил за
эти годы в никуда, в бестелесное и бесконечное пространство смерти. Но
помнил он и выздоровевших, их было значительно больше, кто-то благодарил,
многие просто забывали о нем, Панкове, но дело было не в этом. Главное в
том, что своими руками, хоть на год, но отдалил он срок окончательного
приговора, ухода в коридор смертников, где собственные шаги невесомы и
выстрел в затылок неотвратим и неслышен... Он редко размышлял об этих
вещах, считая свою работу обыденной и привычной. Впрочем, она и была
обыденной. И, скорее всего, любимой.



Ему не спалось. Он лежал у себя в ординаторской, расслабившись, вверившись
своей боли. Выпил еще новокаина. Горечь прошла по горлу, осталась во рту,
но боль только притупилась. Она таилась в животе и он, столько раз видевший
язвенных больных, ясно представил себе, как выглядит его желудок,
разрезанный и рассеченный острым скальпелем. Он видел свою язву, большую,
назревшую, вот-вот готовую разъесть артерию и уже видел, как тонкой,