"Олег Корабельников. Надолго, может, навсегда" - читать интересную книгу автора

чихнул.
Климов сел на пол, сидел так и смотрел на Люсю, на худые, подвижные
руки ее, на лицо, еще красивое, но уже тронутое временем, и невольно
вспоминал свою жену, ее сильные пальцы, ее прямой нос и округлый подбородок.
Он хорошо понимал, что его жена не самая красивая, и уж Люся, во всяком
случае, намного женственнее ее, но ничего поделать с собой не мог. Эта
женщина была чужой, хотя могла бы стать своей. А та - наоборот, все еще
оставалась родной, но уже готовой отторгнуться, забыться.
Он никогда не изменял своей жене и не верил, что это неизбежно. И
сейчас, после развода, обретя хоть формальную, но все же свободу выбора, он
женщину видел только в ней, своей жене, и только ее губы, ее живот, ее бедра
представлялись ему женскими и поэтому желанными.
Он услышал шорох снимаемого платья. Это Люся, повернувшись к нему
спиной, раздевалась, и одной рукой уже тянулась к выключателю.
- Тебе жарко? - спросил он.
На секунду шорох прекратился.
- Ты меня не дразни, - сказала Люся с угрозой в голосе. - Спи там на
полу и не вздумай ко мне лезть. Терпеть не могу пьяных. Ясно?
Климов улегся на пол, подложив под голову шапку, закрыл глаза и стал
засыпать. Больше всего на свете ему хотелось сейчас снова стать ребенком,
дитем, дитятей, с длинными кудрявыми волосами, как у ангелочка, и с красным
ведерком в руках...

Климов никогда не искал в звуках человеческих имен скрытого смысла. Имя
есть имя, оно ничего не говорит о человеке, как и само слово - человек,
произнесенное на любом языке. Он был равнодушен и к своему имени и больше
любил фамилию, не слишком редкую, но кажущуюся ему красивой. В детстве он
искал в словарях созвучные ей слова: клик, клин, клинок, климат и еще много
других, среди которых были и непонятные - климатрон, клиринг... Слов было
много, но по непостижимой логике двора его детства, Климова прозвали самым
обидным по созвучию: Клизмой. У всех его ровесников были свои прозвища. Был
Саня, прозванный почему-то Димой, был Прохват, названный так за то, что
как-то на уроке его прохватил понос, был Лимон, сложным путем образованный
из фамилии Колесников, был смуглый Копченый и черноволосый Китаец,
круглолицый Колобок и длинноногий Цапля. Но Клизмой звали его одного.
У него были длинные вьющиеся волосы, мама всегда наряжала его в чистые
костюмчики и рубашки, а весной заставляла носить берет вместо общепринятой
кепки. Берет во дворе прозвали тюбетейкой, рубашки старались забрызгать
грязью, а в волосы накидать репьев. Из-за этого мама перессорилась со всеми
соседями, а он сам чувствовал себя во дворе и в школе крайне неуютно,
поэтому больше сидел дома, много читал, часто болел и думал о том времени,
когда он вырастет и отомстит всем: маме за излишнюю любовь, а ровесникам -
за презрение.
И вот он вырос, и уже начал стареть и созревать для смерти, но мстить
никому не хотелось, тем более маме, уже умершей и медленно забываемой, и
только о детстве своем вспоминать не любил и не искал в нем, подобно многим,
успокоение и сладкую печаль о светлых годах.
Он думал о том, что и в самом деле всю свою жизнь был рабом, свободы не
знал никогда и неизменно приходил в уныние, переживая заново дни унижений и
незаслуженных обид. Несвобода была внутри его самого, и он догадывался, что