"Олег Корабельников. Надолго, может, навсегда" - читать интересную книгу автора

понапрасну и вообще чаще молчала, а если и говорила что-нибудь, то взвешивая
слова, правильно строя фразы, спокойно и красиво.
"Да, - подумал Климов, - лучше ее не бывает и быть не может". И глубоко
вздохнул.
- Вечером мы пойдем в бар, - сказала Люся решительным тоном.
Климов снова вздохнул и покорно согласился. Ему было все равно. Он
привычно положился на волю женщины. Так было легче, не надо было решать
самому сотни малых и больших проблем. Женщина знает, женщина умеет, женщина
решит. А он - ребенок, дитя, дитятя, почти что ангел в своей бесплотности и
покорности.
- У меня нет чистой рубашки, - тихо сказал он. - И стирального порошка
тоже нет.
- Ну, Климов! - осуждающе сказала она. - Не мне же стирать твои
рубашки?
Они долго гуляли, заходили в магазины, она выбирала, он платил, потом
зашли в кино и смотрели, как люди, получив свою пулю, умирают мгновенно и
беспечно, словно бы смерть для них такое же привычное дело, как сон и еда.
Вечером они пошли в бар. Климов был гладко выбрит, галстук повязан
безукоризненно, туфли начищены. Он нравился самому себе, и остальное его не
интересовало.
Перед сном она попросила показать фотографии жены и детей. Он слегка
перепил в баре и долго копался в альбомах и папках.
- Не знаю, - сказал он, - куда-то делись.
- Она подала на алименты? - спросила Люся, одевая принесенный из дома
халатик.
- Отказалась. И вообще, она забыла меня.
- Ну и дура, - сказала Люся. - Ну и хорошо, что дура. Забудь и ты. А
фотографии найди. Мне интересно.

На другой день был выходной, и она заставила его заниматься стиркой,
уборкой, сама же быстро перезнакомилась с соседями, которых Климов едва
помнил в лицо, и казалось временами, что он с Люсей живет уже много лет, но
Климов отгонял эту мысль и все чаще его раздражала та или иная черта в ней,
не сходная с его женой.
С тоской занимаясь непривычной работой, Климов вспоминал о том
благословенном времени, когда все это было далеко от него, и если он
что-нибудь и делал, то так нарочито неумело, что жена молча отстраняла его и
заканчивала сама. Он знал, что она презирала его за слабость, но противиться
ей не умел да и не хотел.
"Одна жизнь, - думал он, неловко выжимая белье, - одна судьба, одна
женщина. Судьба должна быть прямой линией, это и есть счастье. Для чего мне
эта женщина, если нет моей?"
Вечером Люся сидела перед зеркалом и причесывалась. Потом она смывала
тушь и тени, стирала помаду - лицо ее изменялось, и становилось видно, что
ей давно за тридцать, что она устала, и, быть может, даже больна, и к
Климову пришло недоумение: что делает здесь эта женщина? Вот пришел к нему в
дом чужой человек, непрошеный, незваный, покрикивает на него, заставляет
спать на полу, стирать и мыть пол, а сам, как хозяин, расположился перед его
зеркалом, призванным отражать только самого Климова, и делает вид, что все
здесь принадлежит ему. Климов привык говорить то, что думает, потому что к