"Олег Корабельников. Воля летать" - читать интересную книгу автора

воздух, то понял, что уже поздно, ибо и там душное, красное, расплывчатое,
как свет фонаря в тумане, уже заполнило пространство и прижимало к земле.
И он вцепился пальцами в это душное и ударил наугад ногой, но руки вязли,
как в трясине, а ноги держал кто-то цепкий, сильный.
- Да успокойся ты! - услышал он сквозь темноту. - Не шевелись так
сильно. Проснись!
И он увидел, что сон кончился и что лежит он в своей (палате, и оба
соседа держат его за руки и за ноги.
- Отпустите, - сказал он тихо.
- Не тушуйся, Коля, - сказал сосед. - Все в порядке. Это наркоз
отходит. Закрой глаза.
И он послушался и заснул, на этот раз без сновидений.
Он быстро встал на ноги, рана заживала, и отрастали волосы на бритой
голове, и только головные боли не проходили. Он спрашивал об этом врачей,
но они успокаивали его, говорили, что так всегда бывает в первые недели, а
сама операция прошла удачно, опухоль удалили и самое главное теперь -
набраться терпения. Николай и сам думал, что все будет нормально и о
плохом старался не думать, но боли не проходили. Порой темнело в глазах, и
он едва удерживался, чтобы не упасть. Приходила Дина, заботливая,
преувеличенно веселая, кормила его апельсинами и придумывала, как они
хорошо скоро заживут.
Ему хотелось рисовать. Он соскучился по своей комнате и по запаху
красок, и по шуршанью карандаша на бумаге. Как выздоравливающему ему дали
нагрузку - рисовать больничную газету и санитарные бюллетени, и он делал
эту работу на совесть, а для себя набрасывал эскизы по памяти.
Он хотел нарисовать свой сон.
Потом с него сняли повязку и выписали. Профессор разговаривал с ним,
объяснял, как важно сейчас изменить привычный образ жизни, какие лекарства
нужно принимать и, самое главное, не паниковать.
А он и так не паниковал, и все же оставался неприятный осадок, будто
все его обманывают и разговаривают с ним как с маленьким или, что хуже
всего, как с безнадежным больным.
Дина отвезла его домой на такси, и он не узнал свою комнату. Женская
рука коснулась ее, этюды развешаны по стенам, мольберты сдвинуты к окну, а
пол так чисто вымыт, что по нему было боязно ступить.
- Где же мой беспорядок? - сокрушался он. Дина так и осталась у него, и
ему, привыкшему к одиночеству, было уже тягостно ее присутствие, но
одновременно и приятно, что она проявляет участие и заботу.
А ему по ночам снилось, что он бежал от кого-то невидимого, а тело его,
словно слепленное из сырой глины, все время разваливалось, распадалось.
Приходилось останавливаться, прикреплять руки, ноги, голову на прежние
места, но они снова отваливались. И сам этот процесс непрерывной лепки
самого себя был тягостен и навязчив до того, что и днем он не мог
отвязаться от этого ощущения, и было только одно средство ослабить его -
рисовать. И он рисовал бесчисленные автопортреты, непривлекательные,
страшные порой, словно бы видел себя в неисчислимых кривых зеркалах.
Дина с беспокойством следила за его работой, советовала прекратить ее и
больше отдыхать, лежать или гулять. Ей было непонятно то, что преследовало
его, и, должно быть, в глубине души она считала его больным. А он и не
старался объяснять ей что-нибудь, он просто работал до тех пор, пока не