"Владимир Кораблинов. Мариупольская комедия ("Браво, Дуров!" #2) " - читать интересную книгу автора

музыкальной машины шевелились смутно черт их знает кто - ни люди, ни чудища,
а может, так - люди-чудища, пьяные гуляки. Но не они же...
Нет, не они, конечно.
Там вот что было, в этом "Лиссабоне": под сенью костлявых, серых от
пыли пальм - деревянный скрипучий помост, расписанный розочками и щекастыми
купидонами; синяя бархатная занавеска с золотыми помпончиками, из-за которой
вдруг - в гуле, в гаме, в матерных восклицаньях пьянчуг - ослепительно
выскакивали розовые, напудренные девицы и, высоко вскидывая ноги, дурными
голосами пищали залихватские куплетцы:

Я - Бетси,
Ребенок нежный
И безмятежный,
Я все могу!..

Или "Ойру". Или что-нибудь подобное.
Несмотря на отсутствие при них арф, девицы назывались арфистками - для
пристойности и благозвучия, разумеется. По той же причине и имена их были
воздушные, изящные и как бы не русские: Жанна, Бетси, Люсьена, Мими. От них
пахло дешевой косметикой и пивом. И, хотя их профессия не оставляла
сомнений, братья со всем жаром здоровой юности  в о с п ы л а л и  к одной
из них.
Ее звали Лукерья, или Люсьена, как хотите, для них это не имело
значения. Для них она пребывала в сиянье красоты прямо-таки небесной, но,
кажется, не столь уж недосягаемой; они дарили ей заработанное в трактирах:
орехи, конфетки, пирожки, апельсины, а то и серебряный пятачок, и она -
ничего, брала все, одинаково загадочно улыбаясь обоим...
Однако и тут, как и в детских шалостях, Анатолий оказывался куда
шустрее брата: то украдкой в щечку чмокнет девицу, то обнимет за талию как
бы невзначай... А однажды в коробочку с леденцами вложил специально для
такой оказии сочиненный стишок:

Ах, Люси', красотка, душка,
Как я нежно вас люблю,
Знает лишь моя подушка,
На которой ночью сплю!

Ей понравилось, польстило. Она шепнула: "Приходи ночью в нумер..." И
он, косушкой подкупив привратника, прокрался на второй этаж к нумеру, где
она жила.
Он потом всю жизнь помнил, как отчаянно колотилось сердце, когда
собирался тихонечко постучать в дверь. И он занес уже руку, чтобы условно,
как было договорено, подать костяшками пальцев сигнал, ламцу-дрицу, - но
вдруг явственно услышал в нумере неосторожное шевеление, стук упавшей и
покатившейся по полу бутылки и чей-то грубый голос, хрипло, нетерпеливо
повторявший одно: "Ну, постой, постой... ничего"... Из соседней двери
выглянула девица Мими, растрепанная, в одной рубашке; давясь смехом,
прошептала: "Куда, ну куда прешься!" - и поманила пальчиком, - раз такое
дело, иди, мол, ко мне, дурачок...
Не помня себя, пробкой вылетел из гостиницы. Ночь пласталась над