"Владимир Кораблинов. Кольцо художника Валиади" - читать интересную книгу автора

развеивая пыль, понес его в степь, туда, где серой лентой убегало вдаль
шоссе и чернел одинокий столб с дорожным знаком и надписью: "До города Энска
24 километра".

Глава вторая

В этом самом городе Энске - зеленом, уютном, древнем (он не раз
упоминался в отечественной истории) - жил в довоенное время старый художник,
коренной русский человек, носивший бог весть почему греческую фамилию -
Валиади.
С крутых бугров, на которых был расположен город, далеко - до туманного
горизонта - виднелась степь с неширокой, извилистой рекой. Возле Энска река
растекалась на множество стариц и затонов, образуя в месте их слияния как бы
громадную лучистую звезду. Чахлые перелески пестрели среди яркой желтизны
полей; белыми каменными идолами торчали еще уцелевшие кое-где колокольни.
Семьсот лет назад по этой степи и в самом деле кочевали монголы; многое
повидали древние, торчащие круглыми шапками курганы, о многом могли бы они
рассказать. Но не было тут тогда ни города, ни частых деревень, на сотни
верст лежала одна дикая, голая ковыльная степь... И так, во всей дикости,
еще три века покоилась безлюдная степь, пока по царскому указу не был
построен городок и деревянная крепость при нем, чтобы "глядеть ногайцев".
В конце семнадцатого столетия сюда прискакал юный, голенастый, с бешено
вытаращенными глазами царь Петр и приказал сгонять окрестных мужиков на
великое корабельное строение.
За долгое время своего существования город хлебнул всякого: его и
черкасы жгли, и народ бунтовал против лихоимцев-воевод, и петровские пушки
палили в честь новых, спущенных на воду кораблей. Дважды сгорал дотла, и
гладу было принято и мору - не счесть, но выстоял, и все рос да разрастался,
и к середине прошлого века это был уже довольно большой губернский город со
своими "Ведомостями", двумя гимназиями, со знаменитой на всю Россию конской
ярмаркой, богатым монастырем, круглыми торговыми рядами и даже очень
порядочной книжной лавкой.
Жизнь здесь шла ни шатко ни валко, потихонечку - от ярмарки до ярмарки,
от богомолья к богомолью. Впрочем, и то и другое совпадало во времени: и
торг, и обнесение мощей происходили в середине августа. В эти дни город
кишел народом. Колокольный звон, рев архиерейских певчих, вопли кликуш,
ржанье лошадей, скрип тележных колес, слова молитв и крепкая матерщина, -
все это в течение десяти дней висело над городом. Но постепенно затихала
ярмарка, допевались последние молебны, разъезжались конские барышники, в
разные концы России расходились богомольцы... И снова всё погружалось в
полусон да так в тягучей дреме и жило до следующей ярмарки, до следующего
богомолья.
Вот таким-то тихим, ленивым, дворянско-купеческим город просуществовал
до семнадцатого года. Вскоре после Октябрьских событий впервые появился в
нем тот художник, о котором пойдет речь.
Он был тогда еще далеко не стар. Огромный, с реденькой пшеничной
бородкой, с руками грузчика, с горячими синими глазами, пронзительно
глядевшими из-под косматых бровей, он сразу выделился среди горожан. Все в
скором времени признали его, привыкли к нему, даже полюбили, хотя он никому
в друзья не напрашивался, жил замкнуто, ни у кого не бывая и появляясь лишь