"Владимир Кораблинов. Столбищенский гений" - читать интересную книгу автора

двух Чаркиных: одни был мастер золотые руки, сотни замечательных лодок
спустил он на тихие воды Юлдузки - до самого Дона да и на Дону его работу
встретить было не в редкость. Это был, так сказать, Чаркин номер один. Он и
выглядел ничего себе: некрасив, правда, но умные, зоркие глаза, добродушная
улыбка, цепкие, ухватистые руки, не руки - мысли, как говаривали о них, -
все это делало Чаркина безусловно привлекательным человеком; все это в свое
время заставило первую столбищенскую красавицу Домашу, наперекор шибаю-отцу,
выйти за Чаркина, родить ему троих сыновей-погодков... Другой же Чаркин,
Чаркин номер два, ничем не походил на первого: губошлеп, охальник, ворюга,
пьяная морда. По правде сказать, забил он Домашу-то. Да и сыновья раньше
времени разлетелись из дому, и дом запустел: он, оказалось, одной Домашей и
держался... Ах, нехорош, шкодлив был Чаркин номер два! И чем старей
становился, тем хуже и чаще делались его проказы.
Но вот наконец наступил день, или, правильнее сказать, ночь, когда
пришлось ему за все его озорство получить не только сполна, но еще и с
излишком.
Вспомнил Чаркин, как все это произошло, и застонал даже: обида,
обида...

Поселился в Столбище новый человек, механик с электростанции, по
фамилии Дуля. Малый он был молодой, горячий и видимостью на черкеса
смахивал. Все ему нипочем казалось. И вот вбил он себе в голову перенять у
Чаркина секрет. "Брось, - говорили ему, - пустые хлопоты... Не такие
пробовали". - "Да прямо! - хмуря черные сросшиеся брови, ершился Дуля. -
Подумаешь, кибернетика какая!"
Секрет секретом, но была у Дули и другая мыслишка: последить за
Чаркиным. Дело в том, что уже раза три неизвестно кто, нахально обрывая
поводки, очищал Дулин перемет. Дуля не о рыбе тужил, ему поводков жалко
было: "сатурн" ноль восемь денег стоит, да такую вещь и не достать в
Столбище, а каждый раз в город не наездишься.
Купил Дуля пол-литра и зазвал к себе Чаркина. Все пошло как
по-писаному: высосал Чаркин Дулино угощенье, наврал ему всяких небылиц с три
короба, битый час горланил любимую свою песню "Каким ты был, таким остался",
но как ни наводил его Дуля на разговор о мастерстве - ничего не сказал,
прикинулся дурачком и, загребая ногами и вихляясь во все стороны, ушел.
Ночь была лунная, мутная. Свежий ветер гнал бесконечное стадо облаков,
и они то и дело закрывали луну. Сперва Чаркин шел, орал песню, но вскоре
затих. Дуля крался за ним, как сыщик, хоронясь в тени плетней, стараясь не
оступиться, ке зашуметь. Вот и дом, но Чаркин проходит мимо, идет к лодкам,
отвязывает челнок и шибко уплывает во тьму.
Нет, Дулю голыми руками не возьмешь! Он еще с вечера плоскодонку
неподалеку в осоке припрятал. И Дуля садится в свое корыто да так,
потихонечку, вподпирку, возле бережка и держится вслед за Чаркиным.
А луна то облачком закроется, то вдруг на весь мир засияет.

Третьего язя вместе с поводком снимал Чаркин с Дулиного перемета, когда
из прибрежной черноты бесшумно выплыла неуклюжая плоскодонка. Увлекшись,
Чаркин не слышал всплеска весла, не видел приближающегося Дули. Да ему,
впрочем, и трудно было что-нибудь разглядеть: лупа вынырнула из-за облачка,
белой жестью засветила воду на просторе, но от этого еще чернее, еще