"Владимир Корнилов. Каменщик, каменщик..." - читать интересную книгу автора

- Дядя Август! Здравствуйте, дядя Август!
Форд, объезжая широкую синюю лужу, медленно надвигался на меня.
Брезентовый верх был откинут, и суровый комдив сидел неподвижно, как перед
фотокамерой.
- Дядя Август, это я, Гриша...
- "Дядя Август", выкуси накось! - загоготали пацаны, а я, давясь плачем,
убежал в мазанку. Он, сажавший меня на колени, проехал в полутора метрах,
не повернув головы!
Целый месяц я исходил злобой и горем, перебирая все варианты мщения.
Потому-то, несмотря на нашу отверженность, сразу согласился пойти с Юзом
на первомайский парад.
Ночью шел дождь, и утром тоже моросило, когда мы добрались до площади и
скромно сели в конце гостевых скамеек. Я дрожал от холода и в прежнее
время раскапризничался бы. Но теперь мне было девять с половиной лет и,
чтобы переключиться, я стал критиковать развешанные вдоль площади портреты:
- Сталин совсем не похож, и у Маркса лоб кривой...
Но Юз увещевающе шептал, что кто как нарисован, обсудим позже.
Низенький круглый сверхсрочник важно прохаживался вдоль строя и без всякой
жалости укорачивал ножницами шинели бойцов. Я подумал: дурацкая прихоть
комдива. Ведь чем шинель длинней, тем теплее красноармейцу. "Ну ничего,
тебе отплатится", - грозился я комдиву, с нетерпением ожидая выезда его
гнедой Хельги.
Наконец скамейки заполнились до отказу. Меня и Юза стеснили слева и
справа, а сзади навалились оставшиеся без мест. Все зааплодировали, и на
трибуне появился тот, кто сменил отца, и с ним другие мужчины, среди
которых я узнал только охранника Петю. Но я ожидал не их, а комдива.
Мостовая была мокрая, и я тихо бормотал: "Пусть поскользнется, пусть..."
Юз, не понимая, что со мной, должно быть, уже раскаивался, что привел меня
на площадь.
Грянул марш. Комдив выехал на Хельге навстречу комбригу. Его рука в
перчатке изящно прижималась к козырьку, а я умолял кобылу, чтобы скинула
моего обидчика. Я знал, что свалиться с лошади - позор, но не думал, что
это еще и дурное предзнаменование. Особенно сейчас, когда многих
арестовывают. Но с нашей семьей все самое худшее уже случилось.
Я с ненавистью слушал, как дядя Август своим прибалтийским, прежде мной
любимым фальцетом приветствовал прямоугольники обчекрыженных по его
приказу шинелей. Комбриг ехал рядом, и его лошадь выказывала беспокойство.
А Хельга словно спилась с комдивом, с его длинной кавалерийской,
прикрывшей даже сапоги шинелью, и я понял: ничего не случится, потому что
дядя Август уже подъехал к последней колонне, поздравил ее с праздником,
на что ему откричали:
- ...а! ...а! ...а!
И Хельга даже не вздрогнула, лишь картинно, как в цирке Шапито, мотнула
мордой. Но тут комдив круто повернул кобылу, и, хотя минуло тридцать шесть
лет, я до сих пор помню, как Хельга, словно по льду, всеми четырьмя
копытами проехалась по брусчатке и завалилась на бок как раз против нашей
скамьи.
Я обмер и тотчас пожалел комдива. Неловко подпрыгивая, как привязанная
птица, он выпрастывал ногу из стремени. Два красноармейца бросились
поднимать Хельгу. Дядя Август небрежно им кивнул, взобрался в седло и,