"Владимир Корнилов. Годины " - читать интересную книгу автора

него чистыми, упрашивающими глазами; по нарядному платьицу, сандаликам,
банту в косице можно было догадаться, что девочка в деревне - гостья.
- Ну, возьмите на потом!..
- Ну, разве на потом... - Макар попытался улыбнуться, опухшие губы не
послушались. Бережно он взял с полотенца лепешку, придавив во рту слюну, не
спеша сломал пополам, хотел прямо так сунуть в карман комбинезона, но
девочка угадала его движение, вытащила из-под полотенца обрывок газеты,
протянула:
- Заверните вот...
Макар почувствовал у груди надежную тяжесть лепешки, ладонью утер
губы, как будто уже поел.
- Мне бы водицы испить, доченька...

- А вот пойдемте! - Девочка заторопилась впереди него к старой женщине,
все так же в неподвижности стоявшей у дороги, положила на землю полотенце с
последней лепешкой, из ведра зачерпнула кружкой воды. Старая женщина молча
остановила ее, нагнулась, подняла из травы кринку, сорвала тряпицу.
- Молока попей! - приказала, как малому, и Макар не посмел ослушаться.
Принял кринку, ощущая даже задубевшими пальцами отпотевающий на ее боках
холод погреба, поднес к лицу, почувствовал, как задрожали руки и губы, -
знакомый домашний запах вдруг обессилил его. Медленно он втягивал, глотал
холодное молоко, остужая горячий рот и горло, не в силах оторвать от себя
постукивающий по зубам край посудины. Наконец опустил полегчавшую кринку,
рукавом виновато промокнул губы. Затушевывая проявленную в голоде слабость,
в неловкости спросил:
- Что за деревня?
- Речица, - ответила старая женщина. Она приняла кринку и теперь
держала ее на согнутой руке, как ребенка. Строгие ее глаза смотрели на
Макара, и Макар видел в черноте ее глаз покорное отчаянье покидаемого,
человека. Такие глаза он видел однажды у матеря: мать стаяла, охватив себя
руками, в холодном бараке, у топчана, и молча глядела на отца, а, желтое,
замертвевшее его лицо, на замкнутый синими губами рот.
Стоять под взглядом старой женщины было трудно, еще труднее было уйти,
и Макар ненужно шарил рукой по комбинезону, то застегивал, то отстегивал
пуговицу, еще болтавшуюся на остатках нитки.
Девочка подошла к старой женщине, подлезла под ее опущенную руку,
заглядывая в лицо, спросила:
- Бабушка Анна, а еще солдаты придут?
Макар хотел поклониться и отойти, суровостью прикрывая саднящую свою
вину перед старой женщиной, перед внучкой ее, перед всей этой тихой
смоленской деревней, последние часы живущей миром и добром, и не осилил:
ноги словно приросли к земле. Он смотрел, как чистая, по-городскому
нарядная девочка, еще не понимающая, откуда и зачем идут солдаты мимо
бабушкиной деревни, так порывисто желающая новых добрых дел в этом уже
обвалившемся мире, ласкаясь, терлась лбом и щекой о безответную руку старой
женщины, и чувствовал, как бешено понеслась ему навстречу бесконечность
дороги, по которой он отступал. Оттуда, из глубины России, как будто
придвинулось Семигорье, с покатостью серых крыш, с печными дымами,
ниспадающими к полям, с открытостью Волги, пахнущей арбузной свежестью; в
какое-то мгновение Семигорье сместилось, встало здесь, у дороги, на