"Владимир Корнилов. Годины " - читать интересную книгу автора

платформе, на которой стояла их новенькая "тридцатьчетверка", Макар уже
готовился залезать в свой люк и задержался: такой спокойной, мягкой тишины
он не слышал за многие дни торопливого пути сюда, на фронт. Пели птицы. Он
хорошо помнил, что птицы пели в частых елях, подступающих к разъезду с
восточной стороны. В другую сторону, под низкое солнце, уходило открытое
поле; высокая, уже в колосе, ржица спокойно стояла, дожидаясь своего срока.
"Дозреть-то дозреешь. Найдутся ли руки тебя убрать?.." - думал Макар;
безлюдно было вокруг, покинутым гляделся и единственный на станции домик, с
растворенными окнами, с распахнутой дверью, А ржица стояла, она была из
той, еще мирной, жизни, и грустно было смотреть на поспевающие в безлюдье
хлеба. Рядом, на броне, был командир, молоденький их лейтенантик. На
спешной формировке и на пути сюда, к фронту, Макар так и не определился в
своем отношении к новому для него человеку. Понимал: бой - это не поле
пахать, в бою каждый из них, втиснутый в свое место, будет поступать уже не
по своему разумению - будет под властью ума и умения командира. А вот какой
ум и уменье у мальчишки в неполные девятнадцать - этого-то Макар с
твердостью определить и не мог. И хотя сам был аккуратен в своих
водительских обязанностях, исполнителен в. командах, думал, наблюдая
губастенького, с нежной застенчивостью в глазах лейтенанта: "Не командир
еще!.." Скребла по сердцу мыслишка - как еще скребла! - не по опыту, не по
возрасту доверили машину: "тридцатьчетверок" всего-то на весь эшелон было
четыре!..
Потому Макар как-то даже оторопел, услышав доверительный голос:
"Хорошо-то как, Разуваев! Косить - самая пора..." Какое-то созвучие тому,
что было у него на душе, услышал Макар в голосе лейтенанта, хотел было
по-доброму ответить, да - выбрала же война минуту! - на дальнем краю поля,
ниже багрового, располневшего к заходу солнца, замелькали быстрые огни.
Что это за огни, он понял, когда рвануло насыпь у колес соседней
платформы, и тихий вечер взвыл, и земля загрохотала от падающих на
полустанок снарядов.
Макар не помнил, как оказался за рычагами, как запустил мотор, сквозь
гул и удары донесся до него, словно задавленный в горле, испуганный крик;

- Поше-ел!..
Макар двинул танк на косо приставленные, к платформе шпалы; заставил
себя на минуту забыть об огне, озаряющем все вокруг, сосредоточенно свел
машину и, когда траки лязгнули о рельсы и танк осел, рванул его к откосу и
дальше вниз, в затишь низины. Что было потом, вспоминалось Макару не само но
себе, все накрепко связалось каким-то особенным образом с лейтенантом, с
молоденьким их командиром. Пока, подхлестнутый испуганным его криком, Макар
гнал танк, прикрываясь спасительной высотой насыпи, лейтенант как будто
срывал с мальчишеской своей души все, что было на ней прежде, что мешало,
как хорошие одежды мешают в черной работе: растерянность, мягкость, робость
непривычной власти. Первая же его команда: "Стой, Разуваев! Куда?!", в
которой еще слышался казнящий себя стыд за испытанный страх, объявила в нем
командира.
- Через насыпь, Разуваев! Во фланг! - скомандовал вдруг ожесточившимся
голосом лейтенант, и Макар с готовностью подчинил себя почувствованной
командирской воле.