"Валерий Королев. Похождение сына боярского Еропкина [И]" - читать интересную книгу автора

оладьи, да каравай ставленый, да в горшках двойные щи, да уху щучью, да уху
с шафраном, да уху карасевую, да окуневую, да уху из плотиц, да на блюде
гору раков вареных и много-много чего еще - от тяжести снеди затрещала
столешница. Последними вынул две позолоченные стопы и серебряную сулею.
- Вот она, - сказал, - романея заморская!
- Мала сулейка, - намекнул Еропкин на взыгравшийся ко хмельному
аппетит.
- Мала, - согласился гость. - Да удала. Льешь-льешь из нее, а она
все полная.
- Волшебная?! - не поверил Еропкин.
- А это с какого бока глядеть, - ответил гость. - Для тебя -
волшебная, для меня - просто с иным естеством. - И тут же успокоил: - Да
ты не пугайся, зб морем много чего шиворот-навыворот, но так глянется только
отсюда, с Руси, а там шиворот-навыворот - обычность. Зб морем-то как? Там
выворочено или с ног на голову поставлено - неважно, там главное не в том,
что и как лежит да стоит, а в том, чтобы удобно. Наприклад вот - сулея
безмерная. Удобна она путнику или нет?
- Знамо, удобна, - с трудом сообразил Еропкин, но, напрягши
похмельный ум, все же возразил: - Только в толк не возьму, откеле в ней
романея берется?
- Романея-то? - хмыкнул гость. - Не с неба, конечно. От кропотливых
земных трудов. У каждого винодела, сын боярский, всегда есть излишки, они в
сулею и стекают. Но это тонкая наука, ее одним словом не обскажешь.
Тут Еропкин догадался:
- Верно, и сума у тебя такая?
- Такая, - кивнул гость. - А ты глянь: сколько я из нее вынул, а она
полнехонька.
Приподнявшись на локтях, Еропкин попытался глянуть, но голова кругом
пошла, вновь перед взором заходили зеленые обручи, а во чреве нечто
вспучилось, к горлу подступило.
- Душа горит, плесни на донышко, - взмолился Еропкин.
Первый глоток он совершил с великим трудом, но, слизнув с усов тягучую,
как конопляное масло, влагу, почуял такой прилив сил, что единым духом стопу
выкушал и, скинув босые ноги на стылые половицы, сел на лавке, прислонясь
хребтом к бревенчатой стене.
Вкус у романеи был странный. Вроде бы и сладкой она показалась, но в то
же время пригарчивала и припахивала жженым пером. Крепости винной в ней
совершенно не ощущалось, а немощь похмельную с сына боярского как рукой
сняло, породив в нем веселость, но не хмельную, лихую да разудалую, а
какую-то спокойную, расчетливую, словно бы со стороны за собственной
веселостью надзирает он и во всяко время готов сам себя окоротить. Самое же
главное, почувствовал Еропкин, что не хочется ему ни с кем делиться этой
своей веселостью. Раньше, бывало, мог выпить и с холопом, и с соседом, и с
сослуживцем - всяк товарищ ему в веселье, со всяким песню заведет, руки в
боки - медведем попляшет, расцелуется - стало быть, поделится веселостью
от всей души, от всей Богом даденной на то способности; а тут, испив
заморской романеи, вроде бы не веселость познал, а как бы слиток золотой
чужой тайно за пазуху себе спрятал: и радостно-то ему, и боязно - ну как
отымут? Даже улыбка и та сделалась страховитой: лико, как и должно во хмелю,
раздалось вширь, а глаза холодно взирали, без прищура.