"Валерий Королев. Древлянская революция " - читать интересную книгу автора

тому назад пропала единственная в городе мраморная статуя пловчихи, стоявшая
возле входа на стадион. Вечером статуя была на месте, а утром директор
обнаружил пустой постамент, десять рублей на нем, придавленные камнем, да
пришпиленные к десятке водочный талон и краткую записку: "Не тушуйся,
директор. На, возьми и пойди выпей с горя". Ценности по сию пору ищут, а
депутатская комиссия по борьбе с преступностью без роздыха заседает, и
депутаты уже склонились к тому, что преступность -- результат застоя.
Стенографистка же Ядвига Львовна, прослужившая в горсовете пятьдесят лет,
удивилась выводу и заявила: мол, как ни странно, но до застоя и при застое в
городе так нагло не воровали, на что ей серьезно возразили: она не депутат,
ее дело -- стенографировать прения.
Усевшись в машину, Федор Федорович снова спросил Сашу:
-- Что случилось?
-- ЧП, -- ответил Саша и словоохотливо принялся рассказывать, придав
голосу перестроечную небрежность, отдававшую на две трети нигилизмом и
хамством, а на треть -- несокрушимым самодовольством.
Два года назад Саша был совершенно иным. И в свободное время, и за
рулем всем нарядам предпочитал черный костюм. Бывало, спросят его простые
смертные о чем-либо, а он: "Да" или "Нет" -- и удалится походкой министра.
Таинственностью был окутан человек. Да и как же иначе, если приобщился
святая святых? Самого возил! Только "сам" кликал Сашу Сашей, все прочие же,
даже зампреды, величали его по имени-отчеству.
Теперь Саша преобразился до неузнаваемости: вареные джинсы, кроссовки,
китайский пуловер, машину не иначе как одной рукой ведет, а разговорчивым
стал -- ужас! Все знает, все предполагает, до всего сам дошел, обо всем
судит с размахом.
-- Видно, заводские люмпены бастовать надумали, -- прищелкнул пальцами
Саша. -- Наши-то и задрожали. Обалдуев, Чудоюдов и Рыбакитин с ночи сидят
соображают. Да ума не палата, вот и собирают малый совнарком. Главный
милиционер -- раз, военком -- два, от радикальных интеллектуалов -- усатый.
В разум не возьму только, на кой Ханзеля, ювелира, привезли? А носатый
коммунист пришел и тут же смылся. Вы, сказал, шестую статью отменили --
теперь сами и расхлебывайте. А я, мол, в фантастику не верю, была, есть и
будет классовая борьба. Вы, дескать, думали, что к власти придете и народ
вам пятки чесать будет? -- И хохотнул. -- Во кутерьма! Две власти откатал, а
дело выгорит -- третью катать буду.
-- Выходит, вы вечный, -- сказал Федор Федорович.
-- Власть вечна, -- возразил Саша. -- И любая власть любит кататься.
-- А меня-то зачем вызвали?
-- А вас, думаю, воззвание засадят писать к бастующим, в историческом
аспекте, со слезой: дескать, вспомните, братья, Суворова, Кутузова да
Нахимова и одумайтесь. Дескать, деды ваши в девятьсот пятом году не затем
бастовали, чтобы вы безобразили. Стыдитесь! А потом про семнадцатый год, а
потом с сорок первого по сорок пятый и про Жукова. А потом о послевоенном
возрождении...
"Не дай Бог злодею власти, дураку -- воли", -- вспомнил Федор Федорович
запись в заветной тетради. Покосившись на розовое, упитанное Сашино лицо,
еще вспомнил: "Разум тело долит, дурость -- холит" -- и загляделся в окошко,
выхватывая взглядом из бегущего мимо порядка домов милые сердцу постройки --
так называемый золотой фонд, -- устоявшие под натиском природы и человека,