"Евгений Коршунов. Тайна "изогнутого луча" (Повесть)" - читать интересную книгу автора

взорваться от малейшего прикосновения, от неосторожного взгляда, от самого
невинного вопроса, и спешил укрыться в одиночество у камина, как водолаз в
декомпрессионную камеру, спасая самого себя от самоубийственного контакта с
миром, находящимся по другую сторону роковой черты.
Час одиночества... По сути дела, это был единственный час из двадцати
четырех, когда он приучил себя отдыхать, ибо даже ночью, в рваной, багровой
полудреме, мозг его работал, словно машина на полуоборотах, как никогда не
останавливаемая турбина, обеспечивающая жизнедеятельность какого-то
сверхважного гигантского механизма. Но разве не был для страны именно таким
механизмом тот, во главе которого стоял Леон Невелинг?
...Он пригубил стакан, ощутив дубовый дымок дорогого старого виски,
расслабленно откинулся в кресле-качалке и рассеянно вперил взгляд в камин,
глядя через огонь, лениво ласкающий обугленные поленья, на багровые блики,
играющие на черном кирпичном экране. Игра эти бликов была для него подобием
тихой, успокаивающей и расслабляющей музыки, она освобождала его от всего,
что давило на него, делала его раскованным и свободным, и дух его воспарял,
возносился и плавал где-то в эфире, наслаждаясь легкостью настоящей свободы,
безгранично путешествуя во времени и пространстве.
Но сегодня что-то мешало привычному наслаждению, беспокоило, что-то
подспудное, загнанное в подсознание, и он знал, что это такое, и хотел
забыть об этом, избавиться, выключить из подсознания, но не мог, никак не
мог, как ни старался освободиться от того, что привык оставлять в офисе -
мысли и заботы, как секретные документы, захлопнутые тяжелой дверцей
безликого стального сейфа.
Блики в глубине камина вдруг показались ему беспокойными, в их узорах
он стал различать какие-то странные фигуры, фантастические существа
корчились в сумасшедшей пляске, строили гримасы, немыслимо изгибались,
сливались и разделялись, появлялись и пропадали. В глазах поплыли черные и
белые пятна, задрожала зыбкая кисейная пелена, и Невелинг вдруг ясно
различил фигуру человека с выставленным вперед большим животом и узкими,
отведенными назад плечами. Нос птичьим клювом задирался кверху на
непропорционально маленькой круглой голове. Это был даже не человек, а
крупная птица, что-то вроде королевского пингвина... Пингвин... Да, да,
пингвин! Именно пингвин преследовал его сегодня весь день и не покидает его
даже здесь, в его одиночестве, и не нужно было обращаться к психоаналитику,
чтобы понять, в чем дело, чтобы расшифровать этот отравляющий его сознание
символ. Да и символ ли?
Видение расплескалось в бликах пламени, распалось в треске искр,
прозрачным дымком уползло, утянулось в черноту дымохода, и на душе
полегчало. Боясь, что оно появится опять, Невелинг отвел взгляд от огня и
закрыл глаза, изо всех сил сжимая веки, так что все его лицо исказилось
болезненной гримасой. Потом перевел взгляд на неподвижные стрелки старинных
напольных часов в деревянном футляре готического стиля, стоявших в простенке
между двумя окнами, зашторенными тяжелым бордовым бархатом, и вспомнил, что
еще лет тридцать назад сам остановил часы, чтобы не слышать их басовитого и
степенного, полного равнодушия и философской значимости боя. И вдруг
усмехнулся...
"Час Пингвина", - подумалось ему, и иронические складки обозначились в
уголках его твердых, крепко вылепленных губ. Да, он ждет "Часа Пингвина" -
так закодирована им операция, завершающаяся сегодня вечером, самая лучшая,