"Евгений Коршунов. Тайна "изогнутого луча" (Повесть)" - читать интересную книгу автора

и чувствуя, как наступает расслабление и мышц, и нервов, как всего его
охватывает дремотный покой. Он искренне верил, что от огня исходят какие-то
флюиды, благотворно влияющие на живые существа, верил в огнетерапию, о
которой прочел в молодости в какой-то книге, и в его домашнем кабинете вот
уже много лет в любое время года его встречал горящий камин.
Ноге полегчало, и он прошел через кабинет в небольшую соседнюю комнату,
занятую старинным кожаным диваном - неуютным, жестким, громоздким - и таким
же громоздким, грубым и старым шкафом, сколоченным лет двести назад. Открыл
шкаф, переоделся в легкий спортивный костюм без всяких новомодных украшений
и надписей, обул растоптанные войлочные туфли и с облегчением вздохнул,
словно сбросил с себя тяжкую ношу.
С удовольствием приняв душ и побрившись, Невелинг уютно устроился перед
любимым камином в старомодном кресле-качалке, держа в правой руке тяжелый
хрустальный стакан. Виски он пил без содовой, чуть плеснув золотистой
жидкости на кубики льда, изготовленного из дистиллированной воды. Вот уже
несколько лет, как врачи запретили ему спиртное, и стакан в качалке перед
камином был для него теперь всего лишь данью привычке, символом незыблемости
когда-то заведенного им порядка. Частью этого порядка был и час одиночества
по возвращении домой из офиса.
Этот час он проводил у себя в кабинете, в который проходил через дверь,
замаскированную изнутри под книжный шкаф - в ряду точно таких же шкафов
красного дерева, стоящих вдоль двух стен кабинета. Перед рядом шкафов
напротив камина незыблемой глыбой навечно врос массивными ножками в вековые
доски натертого скипидарной мастикой пола письменный стол, старинный,
украшенный затейливой резьбой. Впрочем, в кабинете мебель была вся
старинная, из дорогих сортов дерева, консервативно достойная и
респектабельная, как и ее хозяин.
Здесь было тихо и спокойно, лишь легко потрескивало в камине душистое
дерево, и тонкий аромат его, смешанный с горьковатым дымком, почему-то
наводил на мысли об осени, далекой золотой европейской осени в самом ее
разгаре, когда в заботливо ухоженных парках служители сгребают в кучи
опавшие листья и поджигают их и по золотисто-красным шуршистым холмикам
ползут пепельно-бурые прожоги, оставляемые невидимыми язычками бледного
пламени.
Невелинг любил европейскую осень и поездки в Европу старался приурочить
именно к этому времени года, и всегда такие поездки восстанавливали его
душевные силы и помогали отключиться от тех дел, которыми он занимался уже
столько лет и по которым-то и ездил в Европу. Этому служил и обязательный
час одиночества после возвращения из офиса, когда никто из домашних не
осмеливался даже приблизиться к дверям его кабинета, никто не смел даже
как-то дать знать, что хозяин дома явился в свое обиталище и пребывает в нем
наедине с самим собою.
А через час он спускался в столовую, примыкающую к кухне и обставленную
все в том же староголландском стиле, переодевшись к обеду в коричневатый
твидовый костюм, плотный, грубошерстный, - о таких говорят, что им не бывает
износа. Под тронутыми сединой густыми усами залегала добродушная улыбка, и
вокруг серых, навыкате, водянистых глаз лучились хитроватые морщинки. Таким
его в офисе никто никогда не видел. Там лицо его было жестким, холодным и
взгляд был безжалостным, словно скальпель очерствевшего сердцем хирурга.
Таким он возвращался и домой, усталым и накаленным до дрожи, готовым