"Михаил Павлович Коршунов. Бульвар под ливнем (Роман) " - читать интересную книгу автора

по высоте. Оля прибавила высоту на два пальца: так ей удобнее сидеть,
чтобы доставать до педальных клавишей. Клавиши лежали теперь на полу
густым широким рядом. Таких клавишей нигде больше нет - только у органа. К
ним надо привыкнуть, уметь быстро дотягиваться до самых крайних. Иногда по
нескольку минут приходится играть только на этих самых крайних. Держишься
за скамейку покрепче руками и давишь их, давишь, и чтобы не сбиться, чтобы
не соскользнула нога, чтобы не потерять темпа, ритма, и чтобы никто не
догадался о твоих усилиях, о твоей работе, а только бы ощущал музыку,
прикасался бы только к ней. Оля думает об этом и в школе, и когда уходит
домой из школы, и когда опять идет в школу по темному еще и тихому городу,
в котором снег уже пахнет дождями и теплыми влажными деревьями. Оля снег
не любит, от одного вида снега ей всегда делается холодно, и всю зиму она
ждет весну.
Оля вынула из папки ноты, поставила на шпильтыш. Рядом положила
ластик и карандаш. Села на скамейку и сидит, неподвижная, напряженная.
Андрей Косарев со струнного отделения сказал про нее - антенка
транзисторного приемника. Он сказал так один-единственный раз. Больше он
никогда ничего такого не говорил, но Оля запомнила эти его слова: они
нужны были ей, хоть такие, даже случайные.
Оля сидела неподвижная и сосредоточенная, проверяя свою готовность к
предстоящей работе. Застыли и приготовились вокруг нее огромные сильные
звуки. Она должна была сейчас выбрать из них те, которые записаны в нотах.
Должна была сделать музыку, но чтобы никто не почувствовал, что музыка
сделана; музыка должна повиснуть в воздухе, отделиться от инструмента. Она
должна начать короткую и самостоятельную жизнь и каждый раз должна
рождаться заново.
За окнами класса светало. Чугунная ограда, покрытая густой изморозью,
побелела и разлохматилась. На крышах соседних домов обозначились в снегу
неровные строчки птичьих лап. Зажглись наружные стеклянные лифты.
Оля Гончарова все сидела и не нажимала кнопку. Если кнопку нажать, то
неслышно запустится мотор в органе, и все его трубы - от больших, как
деревья, и до самых маленьких, как вязальные спицы, будут послушны Оле,
клавишам под ее пальцами и педалям. И не может быть просто удачи или
слепого случая, а предстоит сложная, тяжелая работа.
Вначале Оля хотела быть пианисткой, но потом произошла ее встреча с
органом. Орган привезли из Германии в больших ящиках, на которых было
написано: "Зауэр, ГДР, Опус-19". Начали монтировать. Это длилось несколько
месяцев. Когда сборку закончили, Чибис придвинула к органу скамью и села,
надавила клавиши, потом попробовала ногами педали. Рванулся звук, и Оля
ощутила его мощь. Орган открыл ей музыку, с которой она прежде не
встречалась, а потом и первый испуг: орган не подчинялся, она не могла с
ним справиться. Трудно было с педалями, она путалась в собственных ногах,
и еще регистры, и еще дополнительные педали копулы, и, главное, не было
привычного фортепьянного затухания ноты, а нота резко прерывалась, когда
Оля убирала ноги с педалей и пальцы с клавишей мануалов.
Оля чувствовала, что у нее сплошная работа и никакой музыки, и она
всерьез задумывалась: а не остаться ли только при фортепьяно? На
фортепьяно она занималась с тех пор, как ее дедушка помог ей придвинуть
стул, взобраться и сесть за инструмент. Ей было тогда четыре года.
Каждое утро Оля опять приходила к органу, и все начиналось заново: