"Жанна Курсунская. У кого как..." - читать интересную книгу автора

и заниматься. Что я и делала. Регулярно.
В тот день я задержалась в институте позже обычного. Медленно шла от
остановки к дому, вдыхая терпкий аромат сирени, разносимый легким майским
ветерком по всем сторонам света. Окна нашей квартиры были темными. Открыла
дверь своим ключом. Увидела полоску света из папиного "кабинета" и
одновременно услышала напряженный голос Ди. Странный голос, словно и не ее.
Или я отвыкла от голоса Ди?
- Зяма! Олег должен увидеть! Ты же сам только что сказал, что это
совершенно, как само Божество. Ты же сказал!
Что должен увидеть Олег? Я поспешила в "кабинет".
Увиденное привело меня в такое замешательство, что я потеряла дар речи.
Папа и Ди сидели напротив друг друга. Папа, как всегда, за верстаком, а Ди -
на моем месте, на маленьком мягком табурете. Рядом с верстаком стояла почти
пустая бутылка водки. Оба были пьяны вдрабадан. И плакали. Но самое
невероятное - Ди сидела напротив папы абсолютно голая до пояса! Совершенным,
как само Божество, была ее обнаженная грудь. Ди убеждала папу: если Олег
увидит это, то обязательно полюбит Диану. А папа убеждал Ди, что она
погибнет окончательно, если позволит извергу прикоснуться к своей груди.
Да, именно грудь Ди лишила меня дара речи. Я видела ее впервые. И это
было по-настоящему прекрасно. Два полных облака с нежными розовыми сосками.
Пышные и высокие одновременно. Идеально круглые. Это была грудь Дианы, той
настоящей красавицы, которая вышла из морских волн. Или нет: это была грудь
Хавы - первой и самой красивой женщины на Земле.
Папа и Ди не заметили моего появления. Они всегда ничего и никого не
замечали, когда были вдвоем, теперь же, пьяные до соплей, окончательно
растворились в своем сумасшедшем мире.
Я не могла оторвать глаз от груди Ди, но в то же время меня охватило
жуткое волнение и смущение, и кто-то очень сильный и властный требовал
немедленно отвести глаза в сторону. Может, Первосвященник? Именно его я
увидела первым после груди Дианы. Главный Коэн стоял на верстаке возле
бутылки из-под водки, и четкие буквы деревянной таблички на его груди
каким-то непонятным образом отражались в стекле, располагаясь ровно над
буквами этикетки "Водка Столичная".
Мысли мои метались. Какой уж тут контроль над ситуацией! Мама никогда
не уходила по вечерам из дома, разве что раз в три месяца - к портнихе, и
никогда не возвращалась от нее позже девяти. Значит, она войдет с минуты на
минуту, и ей вряд ли будет приятно видеть совершенную грудь Ди, сверкающую
розовыми сосками перед глазами собственного мужа, слушать их пьяный бред и
рассматривать отражение двенадцати еврейских колен в бутылке из-под водки.
Нужно было каким-то образом немедленно заставить их умыться и лечь спать.
Не знаю, кто подсказал мне тогда единственно верное действие. Может
быть, женская интуиция. Я обняла Диану за голые плечи, прижала ее голову к
своей груди, подобрала кофточку, валявшуюся на полу среди стружек, легонько
встряхнула одной рукой, накинула на Ди и сказала самым спокойным голосом, на
который только была способна в этот момент:
- Привет, папа. Уже поздно. Мама звонила от портнихи, она идет домой.
Ложись спать. Я скажу: ты устал...
Ди не шевелилась в моих объятиях. Замерла, словно раненая птичка. Я
помогла ей подняться, отвела в свою комнату, усадила на стул. Достала из
шкафа любимую ночнушку, белую, в мелких васильках, надела на подругу. Она