"Хулио Кортасар. Надо и вправду быть идиотом, чтобы..." - читать интересную книгу автора

любезным тоном, без тени недоброжелательности - я понимаю, что я идиот, но,
к несчастью, тут же забываю об этом, стоит мне в очередной раз прийти в
восторг, и потому внезапное осознание собственного идиотизма ошарашивает
меня, словно пробку, много лет проведшую в подвале, не мыслящую себя
отдельной от вина и бутылки, как вдруг - дерг! хлоп! - и отныне она всего
лишь пробка. Я бы охотно выступил в защиту чешских мимов или таиландских
танцоров, ведь они так меня порадовали и принесли столько счастья, что умные
и рассудительные речи жены или приятеля мне все равно, что иглы под ногти,
однако при этом я прекрасно понимаю, насколько они правы, а спектакль
наверняка не так уж и хорош, как казалось (хотя на самом деле представление
не показалось мне ни хорошим, ни плохим, ни каким бы то ни было, просто я,
как последний идиот, каковым и являюсь, был увлечен происходящим настолько,
что душа моя вышла из берегов и отправилась бродить туда, где ей так
нравится бродить, но куда так редко удается вырваться). Но я и не думаю
вступать в дискуссии с женой или с друзьями, потому что знаю: они правы и не
следует предаваться необузданным восторгам, ибо и интеллектуальное, и
чувственное наслаждение должны рождаться на основе взвешенной оценки и
прежде всего, на основе сравнения; следует, как говорил Эпиктет*, судить о
только что узнанном, исходя из уже известного, так как именно это и не что
иное есть признак высокой культуры и истинной мудрости. Я даже и не пытаюсь
с ними спорить, единственное, на что я решаюсь, так это отойти на несколько
шагов в сторону, чтобы больше не слышать ни оценок, ни сравнений и
попытаться удержать в памяти исчезающий образ лучезарной рыбы, плывущей над
сценой, хотя воспоминание уже безнадежно искажено глубокомысленными
критическими замечаниями, которые только что пришлось выслушать, и у меня не
остается иного выхода, как признать, что зрелище и вправду оказалось на
поверку весьма посредственным, а я так восторгался им потому, что склонен
радоваться всякой вещи хоть немного отличающейся формой или цветом. И вот в
который раз мне становится ясно, что я идиот, что меня забавляет любой
пустяк, способный отвлечь от скучной разлинованной жизни, а то, что я любил,
чем наслаждался этим вечером, тускнеет и будто превращается в союзника моего
идиотизма, в творение других идиотов, которые станцевали плохо, изобразили
рыбалку бездарно, в заурядных костюмах, с посредственной хореографией, - и
это почти утешает, да только может ли служить утешением то, что нас,
идиотов, так много, и что мы собрались нынче вечером в зале - одни
потанцевать и порыбачить, а другие - поаплодировать? Хуже всего, что спустя
два дня я разворачиваю газету и читаю критическую статью о спектакле, и
критика почти всегда чуть ли не дословно совпадает с тем, о чем так здраво
рассуждали моя жена и приятели. Теперь я убежден, что одна из важнейших
задач человека - не быть идиотом, правда, постепенно я начинаю об этом
забывать и, что хуже всего, в конце концов забываю напрочь; вот, например, я
только что увидел селезня, плывущего по одному из озер Булонского леса, и он
был так прекрасен, что я, не удержавшись, присел на корточки у самого озера
и просидел так бог весть сколько, любуясь его красотой, самодовольным
весельем в его глазах, этой тонкой двойной линией, которую чертит он грудью
на поверхности воды и которая расходится все шире и шире, пока не исчезнет
вдали. Но я в восторге не от самого селезня, а, скорее, от образа, который
селезень мгновенно кристаллизовал; иногда то же самое случается, когда я
вижу сухой лист, покачивающийся на самом краю скамьи или оранжевый подъемный
кран, гигантский и кружевной, на фоне синего вечернего неба, или ощущаю