"Хулио Кортасар. Самая сокровенная ласка" - читать интересную книгу автора

пустыми любезностями - лишь бы отвлечь ее внимание от перемен в его
поведении; какое-то время спустя он даже заподозрил, что его подруга
попросту глупа, раз терпит столь пренебрежительное к себе отношение.
Что же до сестер, и прежде не любивших его, то сейчас, когда он едва
доставал им до плеча, они вроде бы получили отличный повод для издевки;
однако по-прежнему обращались к нему с той иронической любезностью, какую
почитали признаком утонченного ума. Ладно, слепоту родителей он еще мог
объяснить: ведь те всегда были слепы по отношению к детям, но остальные-то -
сестры, коллеги, прохожие, уж они-то не могли не видеть, какая напасть его
одолела. Логическим путем он пришел к выводу, что во всем этом отсутствует
элементарная логика, и прямым следствием такого умозаключения стал визит на
улицу Серрано - бронзовая табличка на двери консультации с фамилией врача и
сам доктор, который велел ему высунуть язык, осмотрел ноги, сыграл на его
теле, как на ксилофоне, резиновым молоточком и отпустил шуточку по поводу
волосков на его спине. Пока он лежал на кушетке, все было в порядке, но
стоило ему встать, как опять начались проблемы, и он снова пожаловался
врачу. Тот с терпеливой миной нагнулся и пощупал его лодыжки под землей -
да, видимо, паркетный пол был для врача совсем прозрачным и неосязаемым, раз
он без труда сумел обследовать пациенту сухожилия и суставы и даже пощекотал
ему ступню. Потом доктор попросил его снова лечь на кушетку и прослушал
сердце и легкие; это был дорогой врач, и он, разумеется, добросовестно
отработал положенные полчаса, а затем выписал рецепт на транквилизаторы и
дал избитый совет: смените на время обстановку. А еще доктор поменял ему
банкноту в десять тысяч песо на шесть банкнот по тысяче.
И он понял, что ему осталось одно - терпеть, каждое утро ходить на
работу и отчаянно тянуться, чтобы достать губами до губ подруги или чтобы на
службе повесить шляпу на вешалку. Две недели спустя он уже погрузился в
землю по колено, а однажды утром, встав с постели, вновь почувствовал, как
загребает пух, только на сей раз он загребал его руками - земля доходила ему
до локтя. Но и тут ни один мускул не дрогнул на лице родителей и сестер,
хотя он уже давно и ревниво наблюдал за ними, надеясь уличить в притворстве.
Как-то раз ему показалось, будто одна из сестер слегка нагнулась, возвращая
ему холодный поцелуй в щеку, какими они обычно обменивались по утрам, и
тогда он заподозрил, что они все же обнаружили правду и, скрывая это,
попросту ломают комедию. Но его подозрения не подтвердились. Ради утренних
поцелуев ему приходилось изо всех сил тянуться вверх, поцелуи доставляли все
больше проблем, поэтому, еще когда земля доходила ему только до колен, он
решил, что подобные ритуалы - полный вздор и пережиток дикарства, и стал
ограничиваться словами "доброе утро", приправленными улыбкой. С подругой он
обошелся куда хуже - затащил в гостиницу и там за двадцать минут выиграл
битву против двух тысячелетий добродетели; он неутомимо целовал любовницу,
пока не пришла пора одеваться. Все получилось как нельзя лучше, и, похоже,
она не заметила, что в остальное время он старался держаться от нее в
некотором отдалении. А еще он перестал носить шляпу, чтобы на службе не
мучиться с вешалкой; и научился так или иначе находить решение для каждой
проблемы, приноравливаясь к новым условиям по мере того как проваливался все
глубже. Но когда и руки по локоть исчезли из виду, он понял, что ресурсы его
изобретательности исчерпаны и ему придется-таки просить кого-то о помощи.
Неделю он провалялся в постели, прикинувшись больным гриппом; при этом
ни на шаг не отпускал от себя мать, а сестер заставил поставить в ногах его