"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

Женщина-мать, женщина - носительница новой жизни и Божьего замысла достойна
его, а ей - за что? За греховные утехи? Театр - пустая забава сытых, не
знающих труда людей. Книги - ложь. И вся ее жизнь - невозможная гадость.
Вскоре она поняла, что, убив ребенка, она убила себя - ту, которая
должна была к этому времени явиться миру, себя преображенную, себя
непознанную, себя - замысленную Господом. Она сошла со своего пути. Нет,
сошла еще раньше, когда невенчанной отдалась мужчине. Один грех влечет за
собой другой, путь греха бесконечен и ведет в ад.
Вот как Господь напоминает нам о заповедях: не только через людей - им
можно не поверить, не только через обстоятельства - они могут быть делом
случая, а самой природой, внутренним ходом событий. Ох, как грешна она, как
плоха, как виновата...
Когда поднялся жар, она обрадовалась: уж лучше конец. Приехал граф, и
она сказала ему в лицо:
- Я не хочу вас видеть.
Тот не мог ничего понять. Разлюбила? Кто-то другой проник в ее сердце?
Только морщилась:
- Вы не о том...
...И все же неизбежный разговор состоялся. Параша не сказала о
вытравленном младенце. Все объяснила так:
- Не потому, что разлюбила или изменилась к вам, а просто... Кончились
силы, душа прошла. С театром тоже простилась. Из одного источника черпала
для вас и для сцены. Нет его больше, этого родника. Нет радости - черно
внутри.
Граф умолял ее не принимать решения, переждать, отдохнуть, одуматься.
Но она просила об одном - отпустить ее в монастырь. И по тому, насколько
голос ее был ровно-бесцветным, по тому, что все его мольбы не имели никакого
отклика, Николай Петрович понял: не прихоть.
- Что я могу сделать для тебя напоследок? Любое желание...
Желание ее было странным и для него непонятным:
- Велите наш дом, нашу "Мыльню" сжечь.
- Никого никогда не приведу в наше гнездо, но сам желал бы иногда
вспоминать наши лучшие дни... Я люблю наш дом.
- И все-таки сожгите. Пусть тополя посадят на этом месте. Будут шуметь
под луной, сверкать серебристой листвой.
В этот миг она была где-то далеко, так далеко и высоко, не с ним, что
Николай Петрович окликнул:
- Пашенька, Пашенька... Не жар ли у тебя, милая?
- Не брежу я. Если и впрямь меня любите, сожгите.

Она навсегда уезжала из Кускова в холодный осенний день. Стынул лес.
Закатывалось за горизонт огромное алое солнце. Обоз в пять упряжек
растянулся от крыльца почти до большака, и на крыльце небольшая группка
людей смотрела карете вслед.
Параша куталась в мех и не могла согреться. Таня Шлыкова развела огонь
в каретной печурке, но от малого пламени ее взгляд перекинулся на другое,
огромное.
- Ой, Паша, что-то в Кускове горит. И, видать, в усадьбе.
- "Мыльня", - тусклым, неудивленным голосом сказала Параша.
Приподнялась на локте, посмотрела на черный хвост дыма в алом небе и