"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

ощущала, то ничего приятного в беременности нет.
На репетиции она вдруг поняла, что судьба безумной Нины совсем ее не
волнует, а музыка не проникает в сердце и не делает его подвижным, как это
случалось раньше. Любовь кажется такой малостью - что это героиня сходит с
ума? Даже Вороблевский заметил странное равнодушие Параши к роли, прежде ей
не свойственное. "Почувствуй, здесь она узнает, что любимого больше нет..."
Если бы она могла почувствовать! Природа защищала будущее дитя от
потрясений, а для Параши, привыкшей сжигать себя на сцене, каждая партия
бывала до этого потрясением - все события, радости и страдания она
пропускала через свою душу, тем самым завладевая душами других.
Старательность, умение, музыкальность - все это осталось, но главное ушло,
она это знала лучше, чем Вороблевский, и радовалась, что на репетициях нет
графа.
Видеть мир как сквозь воду, слышать как сквозь вату, и против воли
воображать десятки одинаковых синеватых сахарных голов - словно для того,
чтобы почувствовать тошноту и головокружение... Идти на сцену, когда тянет
только в постель, в покой, в сон, к живому и теплому - теленку, котенку,
щенку. Что уж тут хорошего?

Не в мраморной ванне, а в деревенской баньке (для этого случая
отпросилась к родителям в село), натопленной по-черному так, что обжигало
губы и глаза, хлынула по ногам кровушка. Чистая, алая...
Нет ее вроде бы, жизни убитой. Ни сгусточка, ни сплетений, клубка,
прожилочек - одна кровь. А ощутила Параша этот миг, ощутила... Размытая
береза за прокопченным пузырем в окошечке приблизилась и стала четкой,
воображаемые сахарные головы больше не вызывали рвоты.
Все, выходит, встало на прежние места? Все, да не все.
Мысли уже не размывались, не уплывали в туман. Быстрыми, злыми, как
пчелы, сделались ее мысли, первая же ужалила ее самое - против Творца
посмела пойти! Каждый ребеночек - тварь Божья, человек, посылаемый в мир по
Божьему замыслу, с Божьей целью И вытравить, убить его - значит
воспротивиться светлой гармонии. Страшно!
А страшнее мыслей другое... Совесть. Не знает себя человек, и сколько
ему надо прожить, чтобы научиться предвидеть, во что обойдется ему тот или
иной поступок. Вот и Пашенька не понимала, что в сто, в тысячу раз более
прочих одарена совестью. Снова и снова возвращала ее жалость к тому живому,
что растеклось по ногам алой кровью, превратилось в ничто, смылось водой.
Муками совести можно назвать чрезмерную развитость воображения, которая
настоящего актера или художника сначала лепит, а после и губит. Как только
Параша оставалась одна, не на людях, представлялась ей детская душа, что в
ангельском виде билась недавно вокруг нее, билась и просилась в нее, как в
дом, чтобы через нее явиться миру во всей радости духа и плоти. Где теперь
душа ребенка, которая выбрала ее из всех женщин на земле, поверила ей, ее
доброте... И... Не приняла. Прогнала. Убила!
И было еще одно мучение, почти телесно осязаемое. Там, где недавно ее
наполняло нечто, забиравшее все ее силы, ее распиравшее, отодвигавшее ее от
внешнего мира, теперь образовался разрыв, невидимая рана, тянущая пустота.
Пустота эта втягивала в себя все ее бытие, все обессмысливала. Любовь -
иллюзия, каждый в мире одинок перед смертью и перед своею бедой. Да и какая
там любовь, если она не имеет права принимать мужское поклонение?