"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

тоненькая. И... сообразительная. А я настоящая княгиня. Потому что царского
рода, и фамилия моя - Долгорукая.
- Как у Наталии Борисовны?
- Э, да ты и о ней знаешь? Ее мужу я родственница дальняя, а вашему
барину и вовсе седьмая вода на киселе.
Между тем лакей принес пышущий жаром небольшой самовар, блюдо с
пряниками и вазочку с конфетами.
Марфа Михайловна протянула Параше леденец, пахнувший грушей:
- Ешь.
Параша зажала леденец в кулак:
- Я сестренке. Матреше. Она еще леденцов не пробовала.
- Ешь. Сестренку не скоро увидишь. Так вот... Княгиня-то я княгиня,
но... Пустоцвет. Муж рано умер, детей нет. Наследство все супруг успел по
миру пустить. Если бы не барин ваш, не знаю, что бы и делала. Хоть по миру
иди...
- Барин-музыкант?
- Ты о молодом, что ли? При чем здесь молодой? Нет, не Николай. Петр
Борисович. Но и Николай никого не обидит. Дай им Господь счастья. Я тебе все
расскажу. С дворовыми не положено о господах, я вот молчу и молчу. А с тобой
много говорить будем. Вот это знаешь что?
- На балалайку похоже чуточку.
- Гитара.
Марфа Михайловна тронула одну струну, другую, третью. Звук был не
верхний и не короткий, как у балалайки, он начинался где-то внутри
инструмента, нарастал и длился долго, обрастая дополнительными тонами.
- Можно?
Параша взяла одну ноту, другую. Вот так будет "Барыня", так - песня про
речку.
- О, да ты очень... сообразительная. У тебя к музыке большая
склонность. Будем с тобой заниматься.
- Каждый день?! - и столько в голосе восторга.
- Каждый, - пообещала Марфа Михайловна.
Вечером княгиня взяла свечу, вышла в коридор и открыла соседнюю
комнату.
- Твоя, - сказала Параше.
Совсем крохотная светелка - лежанка да комодец.
- Иконка где? - спросила девочка.
Помолиться о матушке, батюшке, братцах, сестрице. Чтобы были здоровы,
чтобы батюшка меньше пил и никого не гонял...
- Какая же ты умница, - княгиня вернулась в свою комнату, сняла с
наугольника и поставила на Пашин комодик иконку Казанской Божьей Матери.
Но молиться в тот вечер девочка не смогла. Чуть вспомнила отчий дом -
так потянуло в привычное, к матушке на широкую кровать под овчину, что она
заплакала. Простыня тонкая, холодящая, шелковое стеганое одеяло не грело ее
маленького тельца. Ничто не было таким милым, как дымное грязноватое тепло
родимой хаты. Ни мышка здесь не скребется, ни сестренка не плачет, ни
батюшка не храпит. Она одна в темноте. Плакала она тихо, про себя, но Марфа
Михайловна все же услышала редкие всхлипы. А может, просто догадалась.
Вошла:
- Бери постель - и ко мне на лежанку.