"Инна Яковлевна Кошелева. Пламя судьбы " - читать интересную книгу автора

- Видите, судьбу человеческую нынче вы можете решать мигом, и в этом
перемена.
Она хотела было встать: трудно протестовать сидя. Но Аргунов жестом
приказал ей не двигаться.
- Нет уж, слушайте! И наконец, этот портрет я пишу во дворце, куда в
обычное время войти не могу как существо низшего ранга по сравнению с его
обитателями. Потому... Рад бы вас звать Пашенькой, да не могу.
Параша чувствовала: совсем близки слезы. Если человек, которого она
считала другом, не хочет понять ее, то что говорить о всех остальных?
- Не чувствую я себя здесь барыней. Николай Петрович - ему я готова
служить до гроба - богат и знатен. Так что? Мне-то нельзя меняться. Чуть
корысти или гордости, и кто я? Как оправдаюсь перед Богом в грехе? Даже
вольную, которую для вас просила, для себя и для братьев своих просить не
могу. Каждый миг помню, что крепостная я, крепостная.
Помолчала.
"Я тоже отныне буду на "вы". Пусть знает, что обиделась, не все же
терпеть безропотно. Тот дает волю зависти, тот капризам, и никто не хочет
подумать обо мне. Терпела, покуда терпелось, но... И все-таки, все-таки не о
себе надо думать. Пожалеть надо дорогого друга, с кем пройдена часть жизни".
Молчит художник, погруженный в работу, и кажется Паше, будто ударяет он
кистью по ненавистному лику - что ни мазок, то удар. И совсем тихо, робко
закончила свою исповедь:
- Боюсь потерять себя, из рабства внешнего в рабство иное попасть, во
грехе погрязнув.
- Я же, дабы не потерять себя, буду, напротив, с ними, богатыми и
властвующими, равняться, - закусив губу, сказал с вызовом Аргунов. - Получу
вольную, биться буду, чтобы стать академиком. Жениться вот собираюсь не без
выгоды.
- Кто она?
- Достойная девица. Дворянка. И приданое... Пойдут дети, заботы...
- Вы не сказали, что она мила вам.
- И рад бы сказать...
- Не совершаете ли вы ошибки, не дожидаясь своего счастья? У людей, не
испытавших полного чувства, много прекрасного остается только в одной
возможности...
Аргунов грубо оборвал ее:
- И это говоришь мне ты? Ты?!
Спохватился:
- Простите, Прасковья Ивановна.
- Прости меня, Николушка.
Тяжелое молчание, повисшее в этот миг, прервала чуть позже:
- Я думала, так, детское все это было.
Оба снова замолкли, и снова Аргунов яростно писал ее лик. Разговор
пошел не то чтобы спокойный, но отвлеченный какой-то, будто бы не о них.
- По причине, вам теперь понятной, - художник смотрел не в глаза ей -
выше, на чистый и выпуклый лоб, - я часто думаю, что ждет вас завтра. Ведь и
самое высокое чувство опирается на столп земной. Он известен: семья, дети,
дом, работа. В чем ваша опора?
- Разве я не певица?
- И какая! Но... и женщина.