"Ежи Косинский. Садовник" - читать интересную книгу автора

последней имелись ванная и отдельный выход в сад.
Самым приятным в саду было множество узких дорожек между кустами и
деревьями, и Шанс мог подолгу бродить по ним, не думая о том, вперед или
назад несут его ноги. Он прохаживался по саду, подчиняясь тому же
внутреннему импульсу, что заставляет расти траву.
Иногда Шанс закрывал кран, садился на газон и думал. Ветерок время от
времени бесцельно покачивал ветви кустов и деревьев. Городская пыль ровным
слоем ложилась на цветы, а те терпеливо ждали, когда дождь умоет их, а
солнце согреет. Но несмотря на всю эту жизнь и цветение, сад был чем-то
похож на кладбище. Под каждым кустом, под каждым деревом лежали гнилые сучья
и прелые корни. Трудно было решить, что здесь первично: зелень побегов или
перегной, из которого эта зелень росла и в который она постоянно
превращалась. Вот, скажем, некоторые кусты терновника у кирпичной стены
ведут себя так, словно кроме них в саду ничего нет: очень быстро вырастают,
подавляют мелкие растения и даже отвоевывают место у кустов терновника
послабее.
Шанс вошел в дом и включил телевизор. На экране все было другим:
краски, пространство и время. Там преодолевались законы земного притяжения,
которое неумолимо пригибает ветки деревьев к земле. Все в телевизоре было
смешано, перепутано и размыто: ночь и день, большое и маленькое, прочное и
хрупкое, мягкое и твердое, холодное и горячее, далекое и близкое. Не будь
сада и работы в нем, Шанс заблудился бы в цветном мире телевидения, как
слепой, потерявший свою палочку.
Переключая каналы, Шанс словно переключал что-то внутри себя. Он
менялся, как меняются растения в саду со сменой времен года, но, в отличие
от них, мог управлять скоростью этих изменений, просто нажимая на кнопки.
Порой он даже оказывался внутри вместе со всеми этими телевизионными людьми.
А иногда, переключая каналы, Шанс впускал телевизионных людей в свою голову.
Так Шанс поверил, что именно он, Шанс, сам себя сотворил.
Фигурки в телевизоре были вроде его собственного отражения в зеркале.
Хотя Шанс не умел ни читать, ни писать, сходства было больше, чем различий.
Так, голос у него был очень похож на голоса телевизионных людей.
Шанс утонул в экране. Легко, как солнечный свет, или свежий воздух, или
теплый летний дождь, лежавший за высокой кирпичной стеной мир наполнил
Шанса, и Шанс воспарил над этим миром, как телевизионное изображение,
несомый неведомой и невидимой силой.

Внезапно он услышал наверху стук оконной рамы, и голос толстой служанки
выкрикнул его имя. С большой неохотой он встал, аккуратно выключил телевизор
и вышел в сад. Толстая служанка высовывалась из окна второго этажа и махала
руками. Шанс не любил ее. Она появилась вскоре после того, как чернокожая
Луиза заболела и уехала к себе домой на Ямайку. Она была толстая, она была
иностранка и говорила с акцентом. Она как-то призналась, что не понимает, о
чем говорят люди в телевизоре, который стоял у нее в комнате. Обычно Шанс
слушал болтовню толстой служанки, только когда та приносила ему в комнату
еду: о том, что сегодня ел Старик и что, по ее мнению, он сказал при этом.
Сейчас она требовала, чтобы Шанс быстро поднялся наверх.
Шанс неторопливо преодолел три лестничных пролета. Лифту он не доверял
с тех самых пор, как чернокожая Луиза просидела в нем несколько часов из-за
того, что сломалась дверь. Он прошел по длинному коридору и очутился на