"Ежи Косински. Чертово дерево" - читать интересную книгу автора

яхту. Я видел, как шевелятся ее губы, но внутри меня звучал только голос
Кэйрин: "Я решила, что нужно забыть тебя. Наши с тобой отношения - это
единственное, о чем я не хотела бы никогда вспоминать". Я присел на
предложенную мне тахту и сосредоточился на стакане со скотчем.
В детстве я любил лежать на полу с закрытыми глазами в надежде на то,
что люди пройдут мимо меня и не заметят. И тогда я пойму, что и вправду стал
невидимкой. Но в то же время я помню, что, когда папин лакей Энтони
действительно прошел мимо меня, не заметив, я испугался. Видно, мне все же
хотелось, чтобы меня видели. А теперь я выяснил, что я не просто всегда был
видимым - за мной еще и следили. Из-за моего отца, из-за Компании, из-за
всех этих денег. Целая куча народу постоянно интересовалась моим
существованием. И только отец делал вид, что меня не существует вовсе.
Мне ни разу не удалось потерять контроль над собой. Если одна половина
моего "я" его теряла, то освободившееся место немедленно занимала другая.
Однажды я сидел скрючившись в кресле и рассматривал свое отражение в большом
зеркале на стене гостиной. Щеки покрывал густой румянец, и сам я выглядел
как беззащитный ребенок. Внезапно я расправил плечи, и выражение на моем
лице резко переменилось. Оно стало замкнутым и жестким. Эта перемена была
непроизвольной. Она просто произошла - и все. В другой раз я спрятался за
отцовским стеллажом для папок и заорал что было мочи. Я решил, что буду так
кричать, пока кто-нибудь не найдет меня. "Кто-то кричит", - сказал мой отец;
моя мать ответила: "Да никто не кричит, успокойся. Мы опаздываем". Я открыл
рот, чтобы снова закричать, но не смог.
Когда Кэйрин высмеивает или пытается оскорбить меня, она выпускает на
волю скрывающегося во мне ребенка. От страха и одиночества бесконтрольные
эмоции начинают рвать меня в клочья. Это похоже на какой-то приступ. Меня
сковывает паралич, и я не могу ничего с этим поделать, пока все кусочки в
калейдоскопе моего сознания снова не улягутся на свои места.

***

Я все еще страдаю от неприязни, которую испытывал ко мне отец, и
безразличия, с которым смотрела на меня мать. Я знаю, что неправ, соглашаясь
испытывать эту незаслуженную боль, и только сам виноват в том, что чувствую
ее. Никто не может быть наказан лишь за то, что он таков, каков он есть.

***

Мы с Кэйрин поспорили насчет групповой терапии. Я сказал ей, что мне,
если пытаться быть честным до конца, придется играть не одну, а несколько
ролей. Когда я играю роль собственного отца, я говорю его голосом, тем
голосом, который для меня связан с наказанием. Но этот же голос для меня
связан и с утешением, когда он произносит: "Ты лучше других, не бойся
ничего, потому что ты - мой сын".
Эти роли переплетены друг с другом, они неразделимы. Так одеяло
согревает младенца, но под ним он может и задохнуться. Кэйрин сказала, что я
просто лжец.

***