"Ежи Косински. Чертово дерево" - читать интересную книгу автора

значительными и многозначными, не позволяя интерпретировать себя просто как
слово или жест.
"Я под кайфом, - сказал я сам себе. - Я знаю, что я под кайфом, и хочу
использовать это состояние для того, чтобы обрести свободу. Есть вещи,
которые я не рискну ни сказать, ни сделать в другом состоянии". Но я не
рискнул и в этом. Опиум усилил мою предрасположенность к самоподавлению, а
не к раскрепощению. Возможно, мне требовался наркотик, который усиливает
восприятие других людей, а не восприятие собственной личности.

***

Белье и одежда Барбары валялись прямо на полу. Она неуклюже ухватила
трусики и натянула их до колен. Лицо ее было красное и в слезах.
И тело ее было влажным. Там, где она прикасалась ко мне, оставались
мокрые холодные пятна. При поцелуях ее язык казался мне слишком большим.
Будто я целовал мокрый слепой рот пятилетней девочки.
На следующий день мы с Барбарой переехали в маленькую гостиницу. А еще
через несколько дней, когда я все еще был болен, она от меня ушла.
Вернувшись после курса лечения в Рангун, я обнаружил ее в больнице,
полумертвую, под серыми простынями, которые отделяли ее голову от почти
несуществующего тела.
Она сказала, что хотела бы причаститься, лечь в постель и чтобы ее
усыпили. Ей нравилось думать о смерти; она говорила о длинной игле, которой
можно проткнуть сердце, о прыжках с небоскреба.
Лицо ее отекло, а тело сморщилось. Тонкая шея не могла удержать головы,
а закрытые веки еле подрагивали, словно были приклеены к глазному яблоку.

***

Кэйрин позвонила мне из города. По голосу я понял, что она встревожена.
Она сказала, что я был прав: нас действительно связывает нечто большее, чем
простая физическая привычка.
Я вспомнил, как однажды она написала мне письмо. "С тобой, - писала
она, - я чувствую нечто противоположное страху, который я обычно испытываю
при общении с другими. Я не сомневаюсь, что ты поймешь то, что во мне
сложно, но не знаю, как будет с тем, что во мне смехотворно просто".
Я сказал ей, что всегда хотел скрыть от людей обе стороны моей натуры:
властного, злонамеренного взрослого с тягой к обману и разрушению и дитя,
жаждущее всеобщей любви и понимания. Но теперь я понимаю, что скрывал-то я в
основном дитя, делая ставку на взрослость, поскольку больше всего меня
волновало то, чтобы никто не заметил, в чем я нуждаюсь. Я не выдавал своих
желаний, не просил вещей, не клянчил денег.
Больше всего я боялся показаться беспомощным. Мне казалось, что если я
буду вести себя по-детски, то обо мне снова начнут судить, оглядываясь на
моих родителей.

***

Помню, весной того года, когда я уехал, я лежал на футбольном поле,
задумчиво щипал рукой молодую траву и читал лежавшую передо мной книжку.