"Николай Иванович Костомаров. О следственном деле по поводу убиения царевича Димитрия " - читать интересную книгу автора

одного свидетеля, видевшего убийство. Дошло до Бориса. Борис, конечно, сразу
понял, что все это значит: люди, ему преданные, хотели угодить ему, спасти и
его, и царя Федора на будущее время, но погибли сами. Событие, неприятное
для Бориса, лучше было бы, если б они остались живыми. Теперь во что бы то
ни стало нужно было, чтоб царевич зарезался сам, чтобы были свидетели его
самоубийства, иначе, кто бы его ни зарезал, подозрение будет падать на
Бориса. Правда, Борис все-таки никому не приказывал убивать царевича; и
никто не в силах был сказать на нею. Но для Бориса необходимо было, чтобы не
оставалось и подозрения. Борис посылает Шуйского на следствие вместе с
преданным Борису Клешниным. "Да ведь Шуйский, - говорят нам, - неприязнен
Борису? Как же Борис мог выбрать его для такого дела?".
А чего было бояться Борису, когда он никому не давал приказания убивать
царевича? Что мог открыть Шуйский такого, что бы повредило Борису? Положим,
что Шуйский поехал с желанием повредить Борису. Что же тогда нашел Шуйский
на месте? Свидетелей смерти царевича не было. Кормилица могла бы только
сказать, что ее такие-то ударили и закричали, что царевич зарезался, но ведь
сама она все-таки не видела, как его резали. Царица тоже этого не видала:
она выскочила из хором, услышавши крик. Если бы Шуйский представил дело в
этом настоящем виде, осталось бы подозрение, но не более. Что же? Разве
невозможно было рассеять подозрения? Привезли бы кормилицу в Москву,
привезли бы Нагих и под пытками заставили дать те же показания, как мы
встречаем в следственном деле, т.е., что царевич страдал припадками падучей
болезни, кусался, на людей бросался и в неистовстве сам себя зарезал; и
вышло бы то же, что вышло, только Шуйскому после того уже несдобровать,
Борис бы не простил ему! Понятно, что Шуйский, как человек хитрый и
смышленый, уразумел, как нужно ему действовать, и Шуйский стал действовать
так, чтобы и Борису угодить, и себя спасти на будущее время от беды. Вот что
говорит современный летописец об образе действия Шуйского в Угличе:
"Князь Василий со властьми приидоша вскоре на Углич и осмотри тела
праведнаго заклана, и помянув свое согрешение, плакася горько на мног час и
не можаше проглаголати ни с кем, аки нем стояше, тело же праведное погребоша
в соборной церкви Преображения святого. Князь же Василий начат
разспраши-вать града Углича всех людей како небрежением Нагих заклася сам".
Известие летописца о приемах допроса согласуется с самым следственным делом,
в котором при всей его лживости проглядывает действительный способ его
производства; в этом деле говорится, что Шуйский с товарищами спрашивали
так: "Которым обычаем царевича Димитрия не стало, и что его болезнь была".
Итак, из этого же дела видно, что следователи с самого начала отклонили
всякий вопрос о возможности убийства, заранее предрешая, что смерть
Димитрия, так или иначе, но последовала от болезни. Вероятно, Шуйский с
товарищами еще в Москве получил необходимый намек на то, что по следствию
"должно непременно оказаться, именно что Димитрий был болен и лишил себя
жизни в припадке болезни. Далее летописец повествует:
"Они же вопияху все единогласно, иноки, священницы, мужие и жены, старые и
юные, что убиен бысть от раб своих, от Михаила Битяговскаго, по повелению
Бориса Годунова с его советники".
Здесь летописец в своем известии хватил через край, сказавши "единогласно",
но не солгал относительно многих угличан. Были в Угличе такие, которые сразу
поняли, как следует отвечать, и говорили, что царевич зарезался; но в то же
время раздавались голоса, смело приписывавшие смерть царевича убийству,