"Анатолий Костишин. Зона вечной мерзлоты " - читать интересную книгу автора

- Но, ты же виноват?
- В чем?! - взбеленился я.
- Ну, не знаю, - замялся Элл. - Просто так не выгнали бы?!
- Я не собачка, чтобы меня выбрасывать на улицу? - я подошел ближе к
другу. - Тебя же Элл ни разу из дома не выгоняли на улицу, чем же я хуже
тебя?!
Сверху послышался грозный голос Любови Дмитриевны: "Миша, домой!" Элл
жутко смутился и, не сказав мне больше ни слова, побежал на пятый этаж в
теплую свою квартиру.
Я минут двадцать сидел на холодных ступеньках первого этажа,
раздумывая, что мне делать дальше, и вдруг резко вскочил и решительно
направился на пятый этаж, к своим дверям. Это взяла верх детская усталость.
Мне безумно хотелось домой, и забыть обо всем, что со мной произошло. Я
подошел к двери. Неясное, безотчетное беспокойство охватило меня. Некоторое
время я стоял у родных дверей, набираясь мужества, чтобы позвонить. Наконец,
рука поднялась и нажала на звонок. Меня удивляло собственное волнение:
пустят или нет. Пустят, такого быть не может, - успокаивал я себя. - Правда,
для начала мозги поканифолят, для профилактики. Ну и пусть, за то буду спать
на своем любимом диванчике, на белой чистой простыне. А ванна?! У меня аж
дыхание сперло при мысленном упоминании этого слова. Я еще раз нажал на
звонок. Секунды ожидания как будто растягивались в года. Послышались шаги.
Дверь открыл отец, я с надеждой поднял на него глаза. Он поднял голову и
посмотрел на меня чужим, отсутствующим взглядом. Так, словно мы уже много
лет не виделись, и теперь он мучительно пытается вспомнить, как меня зовут.
- Кто там? - спросила из кухни мать.
- Ошиблись квартирой, - отец посмотрел на меня и закрыл дверь.
Я все понял. Тупая боль сжала сердце и стала частью меня. Даже сейчас,
когда я вспоминаю эту сцену, мое сердце снова сжимает та же боль - боль быть
отверженным, ненужным. Смириться с этим трудно. Власть этой боли то
увеличивается, то уменьшается, но никогда не уходит.
Когда дверь закрылась, я устало спустился по ступенькам вниз. У меня не
было истерики; странно, я был спокоен, как десять удавов. Мне уже было все
равно, все безразлично. Я сделал родителям шаг навстречу, взаимности от них
не последовало, как в таких случаях успокаивал Комар, кажется, снова дали
фейсом об тейбл. Неприятно, но терпимо. Но именно с этого вечера с
непостижимой беспощадностью юности я стал презирать отца и ненавидеть мать.
С этого момента они перестали быть для меня родными. Что-то внутри меня
сжалось в комок и замерло.
Я снова молча пешком исследовал родной город в сотый раз. Дома вокруг
были погружены в темноту - фонари встречались редко. На мосту я засмотрелся
на отражение луны в воде. Звук моих шагов гулко отдавался в тишине. Я прошел
мимо главной городской достопримечательности - величественного собора,
который ярко светился во тьме. Он словно навис над спящим городом. Я присел
невдалеке от собора, возле фонаря. Слезы струились по моим щекам, мои губы
непроизвольно дергались. По уснувшим улицам, как тени проскальзывали
одинокие человеческие фигуры.
Усталость давила на все клапаны, мне никуда не хотелось идти. Я закрыл
глаза, в голове все поплыло. Вся моя жизнь показалась мне одной сплошной
темной дорогой, по которой двигаются, как тени, и другие люди. У дороги
множество еще более темных переулков, и многие идущие сворачивают в эти