"Александр Костюнин. Двор на Тринадцатом" - читать интересную книгу автора

Над Кочкарёвским двором сильно громыхнуло... Первые крупные капли дождя
упали на землю.

Мы въезжаем с Ниной во двор - навстречу, по лужам, - Женька:
- Там Кочкаря убивают!..
Не останавливаясь, прибавляю газу.
Смотрю - двор изменился. Притих. Съёжился. Живой организм стал восковой
декорацией. Застывшая растерянная улыбка двора пугала...
Исправить уже ничего было нельзя. На руках Нины Кочкарь затих.
Окровавленное тело прикрыли кителем, тяжело увешанным армейскими значками.

Я как бы со стороны видел сейчас самого себя, двор, Нину, Кочкаря...
Я находился и здесь... и не здесь.
Звуки становятся отдалёнными, притупляются запахи...
Глухота.
Потерянность.
Плохо понимаю, что делаю... что говорю. Вот пытаюсь какими-то нелепыми
словами успокоить Нину. Боли нет. Осознание потери ещё не пришло.
Горе не придавило своей тяжестью.
Тяжесть, которую придётся нести по всей жизни, навалится потом...

...На суде Гера, не обращая внимания на замечания судьи, настойчиво
пытался доказать, что Сикося убивал Кочкаря вместе с матерью: "Она, стоя на
коленях, била по неподвижной голове Сергея обломком кирпича. Сикорин сидел у
него на пояснице и заточкой из отвёртки наносил удары по спине, один за
другим". Его показания не повлияли на решение суда. А Витяня молчал. Мать
фигурировала в деле лишь свидетелем. Сикорину дали десять лет. Все понимали:
без крупной взятки тут не обошлось.
Никто не знал тогда и не мог себе даже предположить, что пройдёт совсем
немного времени, и власть денег в стране будет безграничной.

***

Вся молодёжь Тринадцатого, Сулажгоры, Мурманки провожала Кочкаря в
последний путь. Чёрная река текла широко, полноводно, выходя местами из
берегов. Гроб Сергея, попеременно меняясь, несли на плечах до самого
кладбища. Мы с Хрящом тащили огромный венок и боялись глядеть друг на друга.
До меня только теперь начинало доходить это нелепое, непоправимое...
неподъёмное горе... Слёзы предательски наворачивались, как ни старался их
сдержать. Мне было жалко Сергея, жалко его маму, отца. Горько за Нину. Мне
было жалко всех...
Но жальче всего мне было себя.

Я чувствовал, что сейчас вместе с Кочкарём мы закапываем в мёртвую
землю не только этот сосновый гроб, обитый красным ситцем. Непослушными
пальцами я бросил в могилу горсть медных монет... налегая на лопату,
сталкивал вниз гулкие комья жёлтого песка... опуская в бездушную глубокую
яму, предавая земле... своё собственное... детство...
Погребая его безвозвратно.