"Борис Костюковский. Жизнь как она есть " - читать интересную книгу автора

силилась встать, но безуспешно, только сгибала в локте правую руку.
Предчувствие беды мгновенно обожгло меня.
- Бабушка, родненькая, что с тобой?
В ответ - мычание. Я приподняла ее с пола, посадила, потом крепко
обхватила в поясе руками и дотащила до кровати.
Три недели бабушка была в одинаковом состоянии: неподвижно лежала;
когда не спала, пыталась мне что-то сказать и объяснить. Это было самое
ужасное. В школу я, конечно, не ходила.
Заходили посидеть бабки-подружки, заходила и баба Мариля, но подолгу не
оставалась, зная, что Зося ее всю жизнь не любила. Она все выспрашивала меня
о деньгах, бубнила над самым ухом, словно ее кто-то мог здесь услышать,
кроме меня. Я злилась и ждала, чтобы она поскорее ушла.
Так было и в этот вечер. Я проводила бабу Марилю, сидела и пришивала
пуговицу к бабушкиной рубашке и вдруг услышала:
- А-а-да...
Мое имя за время болезни бабушка Зося произнесла первый раз. Я
соскочила с места, бабушка повернула ко мне голову: глаза чистые, хорошие.
Потом они затуманились, и слезы скатились на подушку - одна, две; она
глубоко вздохнула, вздрогнула, и голова ее снова легла ровно.
Я поняла: бабушка умерла.
Я сидела около бабушки Зоей еще двое суток и очень не хотела, чтобы ее
уносили на кладбище. Многое, многое я передумала за эти две ночи и два дня
и, кажется, сразу по-взрослела.
Через неделю-две от бабушкиного (теперь уже моего) хозяйства ничего не
осталось: кабана зарезали и все мясо и сало увезли к бабе Мариле ("Приходи к
нам "есци""), коровку продали. Остался еще погреб с картошкой, пустое гумно
и пустая хата. Деньги в мешочке баба Мариля тоже взяла, зерно и муку в
бочках увезли. Мне дали немного денег, на которые я купила себе пальто.
Часто теперь я голодала, но "есци" к бабе Мариле не ходила. Решила
лучше брать у соседки белье (она стирала для воинской части), этим
зарабатывала себе на хлеб.
Так я дождалась возвращения мамы из Речицы.


ОТЕЦ

Отец работал тогда машинистом электродвижка детского дома в парке,
бывшем имении графа Чапского.
Жили мы в деревне Борисовщине за парком - это рукой подать до
Станькова.
Помнится, отец на работе. Я часто бегала к нему, еще малышка, в парк:
очень уж мне нравился локомобиль - блестящий, чистый, попыхивающий, как
маленький паровозик. Мне казалось, что он вот-вот сорвется с места и
помчится по нашей пыльной проселочной дороге. Но увы, "паровозик" стоял;
пожалуй, ему не хватало рельсов. Нравилось мне здесь все: и запах мазута, и
шум работающих поршней, и посвистывание приводных ремней, и до блеска
начищенные, сверкающие, как золото, медные части этой чудо-машины. Тепло,
исходящее от нее волнами, ласково и приятно обдавало голые мои руки, лицо,
босые ноги.
А рядом - папка. Лицо его и руки всегда были выпачканы мазутом, как