"Борис Костюковский. Жизнь как она есть " - читать интересную книгу автора

взгляды. Но что поделаешь: мы самозабвенно любили музыку и пение - хлебом не
корми, дай только попеть, - но постоянно забывали о своем пороке и, "вылезая
вперед", пели громче всех.
Наш вечер обычно заканчивался моцартовской "Колыбельной": "Спи, моя
радость, усни, в доме погасли огни..." Это означало, что нам, детям, пора
спать. Марат и Ким послушно уходили, а я еще сопротивлялась какое-то время.
Но вот и меня одолевал сон.
А папка и мама иногда еще долго сидели, готовились к политзанятиям.
Позже, году в тридцать третьем, в Дзержинске появилось радио, и к нам в
дом оно тоже пришло, а вместе с ним много интересного и нового. Помню, в
январе, в годовщину смерти Владимира Ильича Ленина, мы услышали выступление
Надежды Константиновны Крупской.
Так раздвигались стены нашего небольшого, уютного и дружного дома.
Особенно трудным и голодным был тридцать второй год.
Отец ходил в рабочую столовую, где по талонам или карточкам выдавали
обеды. Мы на всю семью в шесть человек - двое взрослых и четверо детей -
получали пять обедов. Это была кастрюля "затирки" - похлебки из ржаной муки
и воды, заправленной каким-то жиром. Иногда она была с молоком, а не с
водой. Бывало, папка принесет эту кастрюлю, оставит нам, а сам не
притронется, уйдет па работу. Скажет только маме:
- Аня, корми детей.
Мама разделит между нами "затирку" и папке отольет в кувшинчик.
Поев, мы с маленьким Маратом, через дыру в заборе (как раз напротив
нашего дома), относили этот кувшинчик отцу в цех.
Отец садился на ящик, доставал ложки и командовал нам с Маратом:
- А ну, кто быстрее?
Мы, конечно, забывали наказы мамы и старались "не отстать".
Папка при этом улыбался, подмигивал, шлепал себя и нас но щекам,
приговаривая: "Ах, вкусно, ну и вкусно!" И действительно, эта незатейливая
еда казалась очень вкусной и такой осталась для меня на всю жизнь.
Иногда давали колбасу из лошадиного мяса. И мы даже песенку, помню,
пели о ней, об этой колбасе. Ее почему-то называли "фаширка" - что это
значит, я и сейчас не знаю.
У нас был небольшой хороший двор, палисадник с цветами, огородик. К
осени мы собирали уже свои огурцы, капусту, картофель, фасоль, морковь,
свеклу. Работали на огороде обычно наши родители, но больше папка. Очень уж
он всегда берег маму. Да ей с одними нами хватало дела.
Папка и воду всегда таскал из колодца, и дрова носил (всегда одной
вязанкой, так что еле протискивался в дверь), и печи топил. Как палубу
корабля, по-флотски, мыл пол на кухне: раздвинет мебель, кое-что вынесет в
коридор, выльет ведро воды на пол и давай тереть его шваброй. Марат и Ким -
его команда - помогают ему, пыхтят, стараются, а он их похваливает. В конце
1933 года тяжело заболел корью Ким. Болезнь дала осложнение на легкие, и он
умер. Даже сейчас, когда я произношу это слово, оно звучит страшно. Какая
это была трагедия для всех нас! Вот тогда я увидела, как может плакать
мужчина: папка стоял на кухне, отвернувшись лицом к окну, и от рыданий его
широкие плечи ходили ходуном. Он старался себя сдерживать, и поэтому все
выглядело еще ужаснее: казалось, что грудь его вот-вот разорвется.
Он почувствовал мое присутствие, схватил меня на руки, и уткнув голову
мне в плечо, прерывисто проговорил: