"Борис Костюковский. Жизнь как она есть " - читать интересную книгу автора

все: папка мыл посуду, я и Леля вытирали стол, Марат ставил на буфет, а мама
в это время готовила постели малышам.
Потом мы рассаживались вокруг чистого стола, покрытого клеенкой, и
начиналось самое интересное: у Лели и у меня (когда мы начали ходить в
школу) спрашивали, как мы выполнили домашние задания, проверяли тетради. И
только после этого читали вслух книги: с тех пор помню "Дон-Кихота". Читала
обычно мама. Отец учил нас чистописанию: у него был красивый, как мама
говорила, "писарский" почерк.
В иные вечера папка рассказывал нам о своей любимой Балтике, о
Ленинграде, о революции, о штурме Зимнего дворца, о своих
друзьях-краснофлотцах. Я смутно помню эти рассказы, только вот вертится в
памяти эпизод, как отряд моряков, где был и наш папка, занимал под
Петроградом какой-то монастырь, как монахи ожесточенно отстреливались. И
тогда моряки подставили лестницы и перелезли через высокий кирпичный забор и
только так смогли укротить "святых братьев".
Отец вспоминал плаванья, рассказывал о буднях на судах, о своей работе
кочегаром и машинистом. Любил рисовать для Марата разные корабли: линкор,
крейсер, эсминец, и объяснял их признаки. Марата это очень интересовало, у
него горели при этом глазенки и пылали щеки.
Если уж вспоминать эти милые, неповторимые вечера, то надо сказать о
песнях. Пели у нас все, даже Ким, который еще не очень-то понимал значения
слов.
Вернуть бы хоть один такой вечер, хоть один-единственный! Нa улице
мороз, вьюга воет и злится, а в большой комнате потрескивают в голландской
печке смолистые дрова, дверца открыта - оттуда идет свет и запах смолы; в
комнате лампа не зажжена, и розовые блики от огня пляшут по полу, на стенах,
на этажерке с книгами и на наших лицах.
Папка сидит на стуле в центре, а мы все, и мама в том числе, просто на
полу вокруг. У него в руках мандолина или баян. Он играл на многих
инструментах, даже на духовых, но больше всех любил мандолину и кларнет.
Кларнет он обычно приносил из красного уголка МТС. Но яснее я вижу его с
мандолиной в руках. Он проводит по струнам косточкой, подтягивает колки,
настраивает, потом резко откинет голову назад, волосы распушатся, глаза
прикрыты, одной ногой слегка притопывает в такт и тихо-тихо запоет:

Что ж на ветке так уныло,
Птичка малая, сидишь?
Вот уж утро наступило.
Все поют, а ты молчишь...

Мы знаем: это своеобразное вступление. Он открывает глаза, осматривает
нас и спрашивает: - Ну, что будем петь?
Мы наперебой предлагаем: "Варяга", "Моряка", "Славное море, священный
Байкал", "Ты, конек вороной", "По пыльной дороге..." Эту последнюю песню
особенно любила мама и когда-то объясняла нам, что и Ленин ее любил. Все эти
песни исполнялись нами как "обязательная программа", только менялась их
очередность, а потом уж шли другие.
Иногда папка один пел старинные романсы. Как он их пел! По "мастерству"
Леля была вторая, Марат - третьим, а мы с мамой безбожно фальшивили, да так,
что папка иногда мучительно морщился и бросал в нашу сторону укоризненные