"Дмитрий Колосов. Император открывает глаза" - читать интересную книгу автора

что он имел хороший доспех. Воин убедился в этом, осмотрев свою грудь и на
обнаружив на ней ни одного серьезного шрама, кроме тех, что мог получить в
тренировочных поединках.
Солнце жгло кожу. Та покраснела. А еще недавно она была белой.
Значит...
Значит, он очутился здесь совсем недавно. Но как? Откуда он взялся и
кто он? Вопросы, на каких не находилось ответа.
Сверху долетел негромкий клекот. Воин поднял голову. Высоко в небе
кружила хищная тварь, питающаяся мелкой живностью и падалью. Но воин не был
ни живностью, ни тем более, падалью. И не собирался ими становиться. Но для
того, чтобы не стать, он должен был раздобыть одежду и пищу. Но как?
Поблизости не было видно ничего, что могло бы стать источником пищи и
что могло б послужить одеянием.
- Я должен найти! - сказал воин самому себе, с удивлением прислушиваясь
к незнакомому звучанию голоса. Затем он повторил ту же фразу примерно еще на
десяти языках, но память не дала ничего, кроме сухих звуков, лишенных
жизненного содержания. Память...
Он не помнил, но подозревал, что уже попадал в передряги, ничуть не
уступавшие той, в какой очутился сейчас. И он был жив, а это значило, что он
благополучно выбирался из передряг. Он выберется и в этот раз.
Сложив руку козырьком, воин пристально посмотрел на солнце, пытаясь
хотя бы приблизительно определить место, где очутился. Сделать этого ему не
удалось, и воин ограничился тем, что распознал стороны света.
- Я пойду на север! - сказал он самому себе, не пытаясь понять, чем
определен этот выбор.
И он пошел по степи, мягко играющей волнами ковылей.
Ступни приятно пружинили от твердой, не знавшей плуга земли, суховатые
былки щекотали икры, суматошно разлетались во все стороны цикады, какими в
случае острой нужды можно было попробовать набить брюхо. Вот, собственно
говоря, и все. Да, был еще ветерок, освежавший обожженную солнечной пастью
кожу.
Ветерок... Ветер и время. Оно бежало неторопливо и стремительно,
отмеряясь тенью и лощинами меж едва намеченных холмов. Слишком неторопливо.
Слишком стремительно. И трудно было сопоставить эти неторопливость и
стремительность. Трудно...
И еще одиночество. Он вдруг ощутил острое чувство одиночества. Он был
один-одинешенек в этой раскинувшейся на все четыре стороны бескрайней степи.
И никого, никого, никого...
Одиночество - чувство тоскливое, липко сосущее сердце. Человеку вдруг
подумалось: а не одинок ли я в этом безбрежном, наполненном ветром, солнцем
и степью мире? А вдруг я тот единственный, кому предназначен этот мир?
вдруг?
Он улыбнулся. Он не мог быть единственным. Ведь чья-то рука оставила
шрамы на его теле. Верней, множество рук. Но он не помнил лиц людей, каким
принадлежали те самые руки. Не помнил...
Но он хорошо помнил степь: ее бескрайность, вечно свистящий ветер, ее
ковыли, полынь и колючки, тварей, здесь обитавших: вертких ящерок, игривых
кузнечиков, задумчивых змей. Это он помнил. Еще он помнил ощущение, какое
всегда рождала в нем степь - ощущение тишины, одиночества, покоя. Сладкое
ощущение - дурманящий сон, из которого не хочется возвращаться. Степь была