"Дмитрий Колосов. Император открывает глаза" - читать интересную книгу автора

стальной восьмирядной щетиной вонзились в расстроенные ряды спартиатов.
Первые шеренги пали, словно скошенные смертельной косой. Стоявшие позади
лаконцы пытались сопротивляться, рубя иль отбрасывая щитом копья. Некоторые
с разбегу бросались на этот частокол, но ни одному не удалось пробиться к
врагам, чтобы пустить в ход меч.
Шаг за шагом копьеносцы теснили спартиатов, пока не отбросили их в
лагерь, укрепленный валом и рвом. Клеомен швырнул прочь истерзанный щит с
иссеченной лаконскою лямбдой.
- Сдержать! - закричал он, с отчаянием видя, как враги сначала по
одному, а потом целыми группами, взбираются на вал. - Сдержать!!!
Но не было силы - сдержать, ибо все было кончено...

Битва при Селласии... Ах, эта битва при Селласии, о которой ни слова
нет в школьных учебниках. Конечно, это не Фермопилы и не Филиппы. Она не
была не столь грандиозна, как, скажем, Гавгамелы иль Ипс, и не повлекла
таких жертв, как Канны или Зама. Наверно, она была не столь судьбоносна,
хотя как посмотреть, ибо решала судьбу многих - и не только людей, но и
государств, и даже стала знаковой для будущего.
Когда обращаешься к этой битве - злополучной битве при Селласии, не
покидает ощущение, что битва эта была неестественной, искусственной,
насильственной для обеих сторон. Толстой уверял, что любая война, любая
битва неестественна, что она есть выражение миллиардов причин, хаотичной
воли многих, выливающейся в слепое развитие событий, цепь случайностей,
довлеющих над волей правителей и стремлением целых народов. Здесь есть зерно
истины, но не проращенное зерно. Бывают битвы, предопределяемые не только
волей вождей, но и волей народов, не только волей народов, но и самим ходом
мирового развития; и случайности - лишь арабесочное обрамление таких войн,
таящих глубокий, сокровенный, судьбоносный смысл.
Так, битва при Платеях была выражением претензии Востока на гегемонию в
мире. Ксеркс замахнулся не просто на Грецию, но на весь западный мир;
замахнулся, но проиграл - проиграл еще в Фермопилах.
Битва при Каннах - не просто олицетворение соперничества
могущественнейших на тот момент держав, а новое столкновение Востока и
Запада, еще большего Запада и еще большего Востока, ибо по сути своей
римляне были западнее греков, а карфагеняне, как это ни парадоксально,
восточнее персов. Это был апогей противостояния Запада и Востока в
Древности, завершившийся победой Запада - пустой победой, ибо пройдут века -
не так уж много - и верх одержит Восток, неиссякаемый, нескончаемый и
буйный. При Фарсале Цезарь и Помпеи не просто боролись за власть, а решали,
чему быть: республике или империи. Победил Цезарь, обеспечивший Риму еще
пять веков гегемонии в мире.
Платеи, Канны, Фарсал... Там было за что сражаться, за что умирать. Но
что делили в злосчастной битве при Селласии лаконцы и македоняне? Гегемонию
над Элладой? К чему была нужна эта гегемония, когда над Балканами все
отчетливей простиралась тень крыльев римского орла? К чему?
Этого мог не видеть Арат, достойнейший из греков, но ослепленный
химеричной идеей единства через демократию и федерацию, хотя и демократия в
античном ее выражении и федерация уже давно продемонстрировали свою
нежизнеспособность. Но Клеомен, этот царственный мечтатель, грезивший об
очищении мира. Будучи идеалистом в душе, в жизни он был редким, жесточайшим