"Дмитрий Колосов. Император открывает глаза" - читать интересную книгу автора

польстить ученику Каллимаха. Эратосфен взялся исполнить поручение - сначала
с ленцой, но постепенно увлекшись.
Он не ограничивался традиционным описанием земель, как делали до него
Геродот, Гекатей или Дикеарх. Он придерживался системы Евдокса, твердившего
о шарообразности Земли, он первым подчинил описание земной поверхности
принципам математики, измерив окружность земного шара с ничтожной - в чем
убедились потомки - погрешностью, зафиксировав расстояния между странами и
городами. Наверно, он не всегда и не во всем был точен и уж тем более прав,
ибо, опираясь на мнения многих предшественников, не отличался
последовательностью, за что и получил насмешливое прозвище Бета - вечно
второй. Но то злословие завистников. Люди ж, симпатизировавшие Эратосфену,
величали его за обширность знаний Пентафлом.
И право, никто не сделал для описания земли так много, никто не сумел
столь гармонично связать воедино столь разные науки - от математики и
астрономии до филологии и истории, объединив их в целое - описание стран,
проживающих там людей, обычаев и событий. Недаром название труда
Эратосфена - Географика - даст имя науке о земле в самом широком его
понятии - о народах и людях, странах и городах, диковинах природы и
творениях рук человеческих. Как Геродот открыл современникам и потомкам мир
истории - событий произошедших и преходящих, так Эратосфен открыл не менее
причудливый мир географии - пространств, отмеченных теми событиями. Но если
Геродот остался в памяти поколений Отцом истории, Эратосфен Отцом географии
так и не стал, в силу своей непоследовательности и двойственности суждений
воспринятый потомками Бетой - вечно вторым, кому было отказано в первенстве
завистливыми собратьями по перу.
Впрочем, обо всем этом, должном случиться лишь в будущем, о чем люди
имели лишь самое смутное представление, ученый не подозревал. Оставив
читальную залу, он прошел в свою комнату, добрую половину которой занимал
громадный буковый стол, сплошь заваленный папирусами, как чистыми, так и
исписанными. Эратосфен придвинув к столу обитый ворсистой тканью табурет,
уселся и взял крайний лист, исписанный не более трети. Прищурив глаза, увы,
утратившие былую зоркость, ученый старательно, неторопливо водя пером из
тростника, вывел: "Дойдя до Евфрата богоподобный Александр прослышал от
одного из своих друзей о забавном происшествии. Ему поведали, что некие
слуги его разделились на две партии, главарь одной из них назвался Дарием, а
возглавивший вторую - Александром. Обе партии сошлись в поле за шатрами и
принялись метать друг в друга комья земли, а потом, осерчав, пустили в ход
камни и даже дубины. Узнав об этом...
Негромкий кашель от двери прервал написанное на половине Фразы. Не
скрывая неудовольствия, географ повернул голову.
- Я помешал тебе, досточтимый Эратосфен?!
Как будто не видно! - захотелось буркнуть библиотекарю, но он
сдержался. Застывший на пороге Аполлоний славился редкой обидчивостью.
- Что ты, мой друг, вовсе нет. Я просто кое-что подправлял. Поэт
воспринял этот ответ как приглашение войти и шагнул через порог. Выглядел он
взволнованным: волосы всклокочены, Под губой красовалось черное пятно - пиит
по рассеянности почесал подбородок прямо пером. Можно представить, как
потешались мужи, встречавшие чудака-стихотворца в коридорах Мусейона!
- Я пришел поблагодарить тебя, достойный муж за твою поддержку и
спасение от злобных Гонтия речей! - воскликнул Аполлоний, привычно сбиваясь