"Кэтрин Коути. Однажды в Калиновке, или Призрак Интерната " - читать интересную книгу автора

утренником.
Потому что включало все неотъемлемые элементы утренника - нервных
администраторов, на лицах которых расцветали улыбки когда мимо проходили
важные гости, штопанные костюмы, декорации в худших традициях
минимализма...
Нет, серьезно, только взгляните на идиотский задник с панорамой Невы!
Они что, рисовали его за пять минут до начала оперы?
Рауль подавил негодование и приготовился к тоскливому кошмару. То есть,
к утреннику. В любом учреждении, будь то приют или дом престарелых,
администрация считала своим долгом порадовать спонсоров концертом.
Конечно, никому и в голову не приходило, что спонсорам это мероприятие
нужно как морской свинке акваланг.
Никто, конечно, и не задумывался, что спонсоры, быть может, не любят
песню про белогривых лошадок, а предпочитают Битлз... Но при мысли о
Yellow submarine, исполненной творческим коллективом колонии номер 6 для
малолетних правонарушителей, у Рауля скисли остатки настроения.
На сцену вышел Евгений и запел про то, как плохо ему жить на свете, а
тут еще дядюшка так его одолжил. Рауль не припоминал, чтобы на момент
действия Онегин разменял пятый десяток, и поглядел в программку. Партию
Онегина пел некто Убальдишвили, заслуженный артист калиновского театра
народной самодеятельности.
Что ж, это многое объясняло, включая и тот факт, что Онегин умудрился
дважды наступить на фалду своего фрака. Занятно.
Опера (нет, утренник, все же утренник!) тянулась своим чередом. Наконец
появилась Татьяна. Она внесла приятное разнообразие хотя бы тем, что была
моложе остальных исполнителей. Причем моложе своей младшей сестры Ольги
лет эдак на 20.
На Татьяне было простое белое платье, обнажавшее ее угловатые плечи, а
волосы она собрала в высокий пучок. Непослушные локоны выбились из строгой
прически, и Татьяна плавным жестом откидывала их назад, не отрывая
внимательного взгляда от зрительного зала. Рауль же не сводил глаз от нее.
В его голову вдруг закралась нелепая мысль. Почудилось, что эта девушка
в белой тунике, с ее горделивой осанкой, с изящными движениями рук,
походит на греческую статую. Ну может быть, слегка недокормленную. Рауль
мысленно влепил себе подзатыльник за такую сентиментальщину. Что ж,
госпожа Ларина, посмотрим, как вы поете.
Но и голос у нее был удивительно милым, и она затмевала всю труппу,
кажется, не прилагая никаких усилий. Зрители переслали ерзать в жестких
креслах.
Многие начали жалеть о том, что в этот вечер сэкономили на цветах.
Кто-то даже зааплодировал совсем не к месту. Дружественная атмосфера
царила до тех пор, пока Татьяна не добралась до своей знаменитой арии с
письмом. Тут-то все и переменилось.
Комкая письмо в руках, Татьяна подошла к самому краю сцены, ее губы
затрепетали, и голос обрушился на зрительный зал разноцветным каскадом,
прокатился как волна, сметая все на своем пути. На мгновение каждому из
зрителей показалось, что певица обращается именно к нему, что она нащупала
в его душе то, что он скрывал столько лет, скрывал от людей и от самого
себя. Но ее голос, такой сильный, такой волшебный, разрушил хитиновые
покровы - из невыплаканных слез, непрощенных обид, и неисполненных